У Нины Горлановой
есть такая повесть - называется "Покаянные дни". Они, герои, в городе
Перми ждут наводнения. Но как ждут? У героини четверо детей. Одни покупают
что-то, чтобы выплыть. Другие - окорочка, чтобы кушать. Смотрят телевизор. А
все время идет рефрен: до наводнения осталось пять дней, один, несколько часов.
Осталось несколько часов до конца света, а люди живут - живут обыкновенной
жизнью, и никто никуда не бежит. Мне кажется, она очень точно описала состояние
нашего народа сегодня - дала трезвую оценку ситуации ожидания. Но он не просто
ждет, он все равно живет. Да, живет. И бодр. Это состояние, по-моему, очень
христианское. Все на своем месте.
Нина Горланова Покаянные дни, – Мама, ты мне купишь гусенка? – опять умоляет
Агния. Скоро ей исполнится пять, видимо, она
намекает на подарок в виде гусенка, но у нас уже есть кошка с четырьмя котятами
на данный момент, но у Гумилева Коли вообще были белки, птицы, белые мыши и
морские свинки – все сразу, а у моих детей только кошка... Обещаю купить. – Ура! Значит, я надую гусенка и поплыву,
спасусь шестьдесят второго числа, да? Боги! Речь-то шла о надувном гусенке! В
Перми ожидается катаклизм в виде землетрясения и последующего за ним наводнения
(прорвет плотину). Паника, видимо, распространилась уже и в младших группах
детского сада. Говорят, что в магазинах раскуплены все плавающие средства:
надувные круги, матрасы, игрушки. – Даже среди крыс есть люди, жертвующие
собой ради спасения всей популяции, а мы... – Я закурила. (Люда
Ч. предлагает вместе с ней послать телеграмму Горбачеву: “Если не
закупите одноразовые шприцы, мы вас проклянем”. И хотя мы
давали уже телеграмму – Сахарову в поддержку – сейчас я испугалась такой
формулировки). Два гения (гости), сидя на кухне и распечатывая
бутылку водки, бормочут: – От СПИДа лучше не одноразовый шприц... – Слушайте, у нас нет бокалов, только
стаканы! – В такую жару – водку, гранеными
стаканами?! С удовольствием! Муж в бешенстве: – Накурились так, что дым идет из всех
отверстий тела. Жаль, что только среди крыс есть люди,
которые жертвуют собой ради спасения всей популяции. Пришла Галя К. и по
секрету сказала, что в Пермь завезли мясо из Чернобыля. Радиоактивность жуткая.
Но никто из начальства не захотел взять на себя смелость спасти от вымирания
популяцию пермяков. Впрочем, первый секретарь обкома даже
семью сюда из Москвы не перевез. Он не считает себя пермяком, и бояться ему
нечего. “Из руин” – репортаж специальных
корреспондентов. “С тех пор, как содрогнулась земля
Армении, заставив размахом и силой трагедии содрогнуться весь мир, еще не
прошел первый шок. Мы побывали в сегодняшнем эпицентре восстановительных работ
– Спитак, Ленинакан, селение Джаджур... Города
раскорчеваны, особенно Спитак, сплошные пустыри, и только заставленные
вагончиками ленты мостовых да провалы на месте подвалов показывают, что здесь
стояли жилые дома. Большинства развалин уже нет, вывезли, но экскаваторы рычат
там и тут, рвут железную путаницу арматуры и грузят в самосвалы бетонный прах”. Оказывается, не только среди крыс есть
люди... Две девочки семнадцати лет сорвали флаг на здании КГБ. Их арестовали. А
что ОНИ думали: что можно изо дня в день печатать правду о пытках в застенках
КГБ, а потом ни слова покаяния самих КГБистов. И люди
будут терпеть это?! Нет, конечно. Особенно молодые люди, не испорченные
страхом, как мы. Я предлагаю выйти с плакатами на улицу, но
родители девочек не верят в реальность демократии. Они хотят поехать в Москву,
там у них влиятельные родственники... Мой муж говорит: – Приходишь даже к какой-то элитарности.
Оказывается, за годы тоталитаризма нравственное чувство сохранили единицы.
Сахаров и т. п. Большинство либо было равнодушно, либо – пытало, либо –
ломалось на допросах, либо доносило. Два гостя (гении): – А когда мы вам раньше говорили об этом,
вы в штыки нас встречали, мол, нет-нет, народ – хранитель нравственности!.. Неожиданно пришла наш участковый врач: – Нина Викторовна, я к вам! Надо давление
померить, что-то давно я вас не вижу у нас. Давление у меня, конечно, с моими-то
почками... Но я потрясена ее любезностью! Где это видано, чтобы советский врач,
загруженный-перегруженный, нашел время навестить без вызова свою больную
пациентку! От потрясения у меня даже давление упало. Воспользуюсь приходом:
выпишу рецепт на шприц, а то соседи сломали мой прежний. – Шприц можно. Вы к нам приезжайте на
прием, я выпишу... А вот... Что вы, Нина Викторовна, думаете о землетрясении? Все понятно. Она зашла, чтоб у меня, как
умной (по ее мнению) женщины, узнать про катаклизм, ожидаемый в Перми. Кое-как
успокаиваю врача, рассказываю: якобы наше водохранилище начали уже спускать,
потому что трещина под дамбой уже сильно разошлась... После суда девочек выпустили, приговорив к
штрафу. Оказывается, на суде они сказали, что хотели этот флаг водрузить на
вершине горы Ермака, что они – альпинисты и прочее. Им поверили. Или решили
сделать вид, что поверили. Родители от удивления такой находчивостью не могут
прийти в себя, заболели бессонницей. Видимо, эта молодая популяция пермяков
будет погибче нас... “Штабеля гробов на рисунках детей Спитака.
Выставка подготовлена активистами детского фонда им. Ленина Армении”. Знакомые звонят в областную партийную
газету: узнать о прогнозах по землетрясению. Им отвечают, что ничего не знают. Муж говорит, что даже если катаклизм и мы
обречены, то все равно все мысли наши в ноосфере написались, отпечатались, а
она не умирает, не то что тела. Решила позвонить Беликову в “Молодую
гвардию” – они наверняка лучше информированы. – Это, Нина, знаешь, кому выгодно – такие
слухи? Ворам. Многие же уедут из города на эти дни, вот и будут ограбления... – Хорошо сегодня поработали, пописали,
обогатили ноосферу. – Я решительно ложусь с газетой на диван, чтобы отдохнуть. – Нина! – пришла соседка-приятельница. –
Ты мне поставь пять уколов через час, а? Она – беременна, и уколы – чтобы скинуть. – Слушай, мне совершенно нельзя ничего
безнравственного делать! Я ж себя хорошо знаю. А решать жизнь твоего ребенка –
не мое это право. Соседка смотрит на меня умоляюще, и я
прокручиваю в голове: деньги у них беспрерывно занимаю – раз, за солью‑содой‑лекарствами
часто забегаю – два, по телефону от них в Москву звоню – три... Беру пилку и
подпиливаю ампулу. Раз! Отломила и располосовала себе руку. Кровь хлещет,
соседка бледнеет, а я объясняю: Мне же ничего этого нельзя, у меня с
ноосферой слишком тесные отношения. – Я пальцем показываю наверх. Да? Так ты спроси у своей ноосферы: будет
землетрясение или нет? Кооператор Андрей получил зарплату (тысячу
рублей) и принес нам в подарок роскошный букет гладиолусов, палку копченой
колбасы, два ящика пива, приемник за сто с лишним рублей и еще шестьдесят
рублей так дал. Первая моя мысль при этом: ему-то от хорошей жизни и страшнее
ждать катаклизма! Купила книгу Льва Гумилева, а тут Оля
Мерлина привозит книгу Николая Гумилева. Поcтавила их рядом. Встретились отец с сыном. – Теперь понятно, почему чукчи так добры и
доверчивы – это старый этнос, – потрясая книгой Льва об онтогенезе, говорит муж
(он читает беспрерывно и уже совершенно огумилел). Вернулся (демобилизовался) знакомый с
китайской границы. Говорит, что студенты каждый день по сто человек переходят
границу. Их не останавливают ни с той, ни с той, ни с другой стороны. Что это
значит? Скорее всего то, что есть договоренность с
Горбачевым, который распорядился этих китайских студентов переправлять обратно,
в автобусе, без шума... – А Запад верит, что Горбачев – демократ! – Запад – это чукчи! Старый этнос. Поэтому
он доверчив и добр. – Возможности человека! Да кто их измерил!
Вон на пожаре поездов под Уфой – читали? – один солдат выбрасывал в окно детей,
спасал. Много спас. А потом и сам выполз, но когда его увидели, никто не мог
понять, как он стоял, ведь остались одни обгоревшие кости вместо ног! А он на
них еще стоял и детей выбрасывал! Это пьяные гости восхищаются мужеством и
героизмом советского человека. Если будет катаклизм в Перми, опять столько
возможностей для геройства! Вывихнула руку, когда в бешенстве тушила
сигарету. И все этот съезд! Сегодня последний день. Сто тридцать делегатов
предложили немедленно принять их программу помощи малообеспеченным. Горбачев
отвел все это. А Даша в это время ревом просит вишни (увидела у соседки на
кухне). Но денег нет. И я тоже чуть не плачу из-за этого подлого съезда, который
не помог малообеспеченным. Мне бы вишню демократии. – Хоть немного! – умоляет Даша (ей 6 лет,
она не умеет терпеть). – И мне немного, – говорю я. – Я сейчас хочу! – повторяет она. – И я сейчас хочу! – чуть не плачу я,
вполне понимая, почему детей не удовлетворяет “потом”. Муж: – От твоих криков съезду “Тундра!”
ноосфера ведь не обогащается, она, наоборот, бледнеет, так как тратит силы на
поддержание тебя, а ты во время криков подразрушаешься. Встретила коллежанку.
Разговор, конечно, о катаклизме. – Я приготовила все золото и ношу с собой:
цепочку, серьги, кольца. Если начнется и я спасусь, то
всегда есть жадные люди – купят у меня. И я на эти деньги первое время буду
жить... У мужа в магазине директриса сохраняет два
тома Брежнева. – Зачем вам? – А вдруг снова его будут чтить? – Не надейтесь! Это был преступник,
который сумел ускользнуть от наказания. И все его речи – обращения к таим же преступникам. Директриса недоверчиво отворачивается.
Будет она слушать какого-то грузчика! Перед тем, как сдавать в
закуп Вознесенского, я перечла кое-что, Пастернак ему
писал: “вековая преемственность счастья, называемая искусством”... Вот тряхнет
нас, и все – никакой преемственности... Только из “Советской молодежи” (Латвия)
можно узнать все подробности о преобразованиях в Польше и в Венгрии. Наши
центральные газеты пишут сквозь зубы что-то невразумительное. – Буш поверил Ярузельскому,
что тот – демократ! Ну и ну! – Чукчи. Старый этнос, – один ответ у нас. Все знакомые лечатся по телевизору у
экстрасенса Чумака. Многим это помогает. Умереть здоровенькими хотят – никогда
эта формулировка не была так верна, как нынче... В Спитаке среди груд битого камня вся
жизнь, похоже, развернулась вокруг нескольких десятков вагончиков, в которых
разместились райкомы партии и комсомола, городские организации и учреждения. На
одном из вагончиков вывеска: “Кабинет политпросвещения”. Многочисленные плакаты
призывают не вести беспорядочной половой жизни... Да, нельзя вести беспорядочную половую
жизнь посреди руин после землетрясения! На дворе страны социализма 1989 год. А
вот строки из бунинских “Окаянных дней”. “20 апреля (Одесса, 1919) Анюта говорит, что уже два дня не выдают
даже и этого ужасного горохового хлеба, от которого все на дворе у нас кричали
от колик, и кому же не выдают? – тому самому пролетариату, которого так
забавляли позавчера. А на стенах воззвания: “Граждане! Все к спорту!”
Совершенно невероятно, а истинная правда. Почему к
спорту? Откуда залетел в эти анафемские черепа еще спорт?” Вся разница в том, что Бунин пишет
“совершенно невероятно”, а мы уже этого не пишем. Привыкли. Встречаю приятельницу. Первый ее вопрос:
Ты плаваешь хорошо? – Неважно. – А я вообще не умею. Что делать-то? Пришел Р. У него умер внук трех дней от
роду. В роддоме матери занесли желтуху, при родах ребенку сломали позвоночник.
Хватило бы одного чего-нибудь, но у нас ведь любят вредить на все 200
процентов. Р. хотел, чтобы я отвлекла чем-нибудь его сына и невестку, но у всех
у них такой вид, что никакой катаклизм не страшен, жить-то не хочется. Как в
этом случае развлекать? Структура повседневности. Иду мимо хозяйственного и вижу: валяется красный флаг. Почему? Потому
что я должна написать где-нибудь об этих девочках, сорвавших флаг. Это
напоминание – голос свыше мне. Котенок красивый, как обложка книги
“Тысяча и одна ночь”. Узор подробный такой на спине, вздрагивающей спине.
Кристина спрашивает: – Теть Нина, куда вы котят от Мирзы
деваете? А то мама этого котенка с работы принесла, пожалела, мужики их там в печь бросают (металлурги), а мама пожалела. Наташа: "Как можно такого красивого в
печь!" – А некрасивого
можно? – спрашиваю я, любуясь котенком, который спит и вздрагивает – снится ему
эта печь? – Прямо их в печь, – повторяет недоуменно
Кристина. Это наши советские люди. Р. видит мое подавленное состояние: – Пойдем к цыганам. Я там одну леплю. Ты
посмотришь, как цыганка доверяет земле, когда садится на нее... – Ты чего – не знаешь, что ли? Погром
цыганский был недавно, их побили сильно, разогнали. Я слышал, что погром был на рынке,
торговцев южных били, но про цыган... нет, не слышал. Передача по пермскому телевидению о
землетрясении и наводнении, то есть опровержение. Очень слащавая, то что называется “Позвольте вам не позволить”. Мол, и Ванге – прорицательнице – звонили, она заверила, что ничего
такого не прорицала, в общем, только с пришельцами из Кишерти
не связались, а так – со всеми. И все говорят: спокойно! Ничего не будет. После передачи народ еще сильнее
запаниковал. У нас так привыкли: власти опровергли, значит, точно будет... Н. приехала из Ленинграда. Говорит, что
там начались массовые выходы из партии. Даша: "Приснилось, что Марина,
которая внизу живет, стала королевой, позвала нас в сад, а там волшебные
яблоки, ветки наклоняются и говорят человеческим голосом: “Залезай!” Там
наверху гнездышки, мы в них забрались и ели яблоки – сколько хотели... В этом сне тоска моих детей по фруктам.
Конечно, нужно выходить из такой партии, которая даже детям фрукты не может
дать. Но Слава мой еще три года назад вышел в знак протеста. Очередь за
другими. Стоим в очереди на отоваривание
многодетных. Я ворчу, что гречу опять не выдают. Слава
старается отвлечь меня: ну откуда эта греча, ее и не сеют, разве уж в Кремле
только делянка есть – для членов Политбюро... Ну, и наша рабская очередь тут же
начинает нас осуждать. – Молодые, сами можете выращивать, –
говорит старушка. – Можем, конечно, только вот не знаем, с
чего начать: гречу выращивать, колбасу делать или мыло варить? – отвечаю я. Старушка невозмутимо рассказывает: А что, я варила, мыло, не мыло, а подмылье. Собаку дохлую найдешь,
кишки сваришь – подмылье. С ним стираешь. Вонь, конечно, но мыла не было тогда... Всюду в СССР разыгрывается пьеса
Петрушевской, одна большая пьеса Люси... “Ребятам, которые потеряли только мать или
только отца, или не потеряли родителей – нет путевок ни на какие курорты... А
ведь многие из них по 3-4 дня провели под руинами, боролись со смертью”. Это лето после землетрясения. О, Бунин бы,
добрая душа, тут столько желчи вылил! А журналист наших дней уже ничему не
удивляется... – Мама, говорят, спичек не будет, я купил
сто штук на всякий случай. – Антон кладет на шифоньер груду коробков. Пришедшая в гости Т.Т. издевается: да-да, спички очень пригодятся во время наводнения:
можно плотик сделать или соскоблить селитру и фейерверк – знак подавать
спасателям, что мы здесь... – Ты ничего не запасаешь? Честно? Т.Т.: "Я как интеллигентный человек
не поддаюсь панике, поэтому купила не десять пачек соли, а только две. Хотела
три, но не смогла в себе истребить интеллигентность до конца..." До катаклизма – ровно неделя!.. Ночью проснулась от грохота. Началось? Что
делать в первую очередь? Вскочила, смотрю: это кошка уронила со шкафа наши сто
коробков спичек. Вечно она ищет по верхам в поисках места, куда нужно
перепрятывать котят, это у нее в генах заложено. А нам, советским матерям, где спрятать
своих детей, чтоб спасти? Закурила на кухне, на всякий случай
проверив запас соли. Анекдот. Приближается новый этап
социализма. Этап, стройся! В лингвистическом отношении гениально подмечено
единство партийной и гулаговской лексики. Опять в гостях Т.Т. – Горжусь, что мне за десять лет работы в
вузе прибавили двадцатку, стала получать 185 рублей, а сын говорит: “Мама, ты
так много работаешь, а так мало получаешь!” Он вообще все время возмущается:
“Проклятый город – некуда пойти! Проклятая страна – нет детских книг в продаже.” Мне странно это, мне б хотелось, чтоб он возмущался: нет
свободы, а он все из-за потребления (ему, впрочем, десять лет). Но мы сами
теперь поняли, что свобода возникает на основе потребления, это все связано,
оказывается, а нас учили с детства: не потребляй, главное – духовное... Сын принес почту, в том числе журнал
“Вопросы истории”. На его обратной стороне чернеет яркая реклама книги “Великий
октябрь. 70 лет. Научно-технический и социальный прогресс. Цена: 3 – 90”. Т.Т. чуть не плачет: – Прогресс... Что и говорить. Студенты так
изменились. Нет, я устала, хочу уволиться, я еще Оруэлла начиталась, принимаю
экзамены, а студенты такие тупые, словно вышли со страниц романа Оруэлла, мне
хотелось повеситься прямо в аудитории – последнего я бы уже принимала прямо уже
стоя на табуретке и намыливая веревку, но вспомнила, что мыла нет... Она же: – Когда-то Ася привезла из Польши новость:
нет сахара. Я подумала: разве может такое быть? А теперь я думаю: разве бывает,
что сахар есть? Что его сколько угодно! Да всегда он был по талонам. “Пусть
всегда будут талоны!” Вот как быстро перестроилось наше сознание! – Перестройка ведь сейчас. Идем с Дашей в магазин. Вдруг она
остановилась перед фонарем: – Мама, вот такой точно высоты была та
яблоня! (Имеется в виду та волшебная яблоня в ее сне – значит, она все время о
фруктах думает!) Встреча с депутатами. Обкомовская дама выступила
с обвинением Винниченко (главы “Диалога”). Тотчас народ ее освистал, сгоняя с
трибуны. А она вдруг им ответила: – Вот так же и Сахарова сгоняли с трибуны! О, Бунин, где ты? Оказалось, что только один депутат К.
вступил в межрегиональную группу. О. и Н. стали тут же звонить в обком и
жаловаться на главу “Диалога”: опять-де Винниченко с них много требует, а они
не хотят быть как все, хотят оставаться личностями! Это будет почище, чем сравнение обкомовской дамы (самой себя!) с
Сахаровым. О, Бу... Недавно я обнаружила, что это не просто
случай – целое явление ! Вот осудил Рассадин в
“Огоньке” за антисемитизм Ст. Куняева,
а тот в ответ взял и погрозил в “Московском литераторе”: если Рассадин не
извинится, то Куняев даст ему ... пощечину. Вот как!
Все хотят быть как Сахаров. Сахаров дал пощечину своему обидчику – так тот на
всю страну оклеветал жену Андрея Дмитриевича. А Куняев
хочет быть как Сахаров, но только даром. Нет, чтоб сначала выступить в одиночку
против войны в Афганистане, поехать в ссылку и проч. Чтобы быть “как Сахаров”,
надо быть Сахаровым! Пора понять: никакой Бунин на помощь ко
мне не придет, надо обходиться своими силами, хотя они
и подорваны советской властью. Но ведь власти у Советов не было! Не было.
Значит, никаких антисоветчиков у нас быть не может,
если и Советов не было... Мила Х. устала от съездовской формулировки
“как правило”. “Депутаты могут работать в Верховном Совете
как правило”. На самом деле значит – изредка. Власть, как правило, Советам! Такой плакат написала она для этого
митинга. Смеялись даже милиционеры. А Мила просто рассуждения из одного сосуда
перелила в другой – более просторный... Приступ за приступом. Почки. И телевизора
у нас нет, чтоб у Чумака лечиться, и денег на него нет. Аптеки пустые – ни невиграмона, ни нитроксилина. – Толя, я к тебе, что ли, буду ездить
лечиться по телевизору? – У Чумака? Ты думаешь: он лечит? Да он
внушает всей стране любовь к Горбачеву, а вы поверили: лечит... Святая
простота! Чем выгодно сдавать в
закуп книги, так это тем, что их я перед сдачей
перечитываю. Пришел черед и Герцена. Вот князя Долгорукого ссылают из Перми в
Верхотурье (за проказы). Он сзывает всех чиновников на прощальный обед, обещая
угостить неслыханным пирогом. Чиновники не устояли, приехали, пирог оказался
действительно божественным. Когда его съели, князь патетически заявил: – Не будет же сказано, что я, расставаясь
с вами, что-нибудь пожалел. Я велел вчера убить моего Гарди для пирога. – И
велел тут же принести шкуру Гарди – внутренности были в пермских желудках. “Полгорода занемогло от ужаса”, – пишет
Герцен. Вот вам царские чиновники. Их свергли. И
что? В Перми нынче на выборах прокатили первого секретаря обкома, но он не
только не занемог от стыда, но еще и выступил по ТВ и сказал: зря вот вы меня
не избрали, ибо, будучи в Верховном Совете, я смог бы больше сделать для
города, а так – не смогу... – Она работает зав.отделом в райкоме партии. И вот у нее страхи, что их
будут обливать бензином и поджигать, как в Фергане, – так было, именно
райкомовских почему-то поджигали... Я содрогаюсь. Воспитывали народ в
нетерпимости к инакомыслящим, теперь, когда терпеть их
у народа уже нет сил, опять та же нетерпимость и жажда крови, крови. А к чему
это приведет! К замкнутому кругу... “Окаянные дни” Бунина я очень ценю: правдивая
и великая книга. Но сколько в ней личной ненависти! “Революции не делаются в
белых перчатках” – что ж удивляться, что контрреволюции делаются в ежовых
рукавицах”. Но кровавый круг должен же когда-нибудь
разомкнуться? В очереди за курами. Стою второй час.
Очередь злее ста Буниных, вместе взятых. – Дожили, три недели курицу в городе не
видели! Ничего нет, двадцать пять граммов колбасы в день по талонам... и в
магазинах больше ничего... До катаклизма осталось трое суток. Радиостанция “Свобода” передает интервью
корреспондента “Вашингтон-Пост” с Ниной Андреевой. Она сначала говорила о том,
какие принципы были у ее поколения и почему с ними не
нужно расставаться. Потом говорила, что письмо в “Советскую Россию” она писала
сама, правда, под влиянием статей Проханова. Правда,
и редакция добавила несколько цитат, но они только прояснили смысл. Потом Нина Андреева угостила гостя обедом.
Как заметил американский журналист, все русские консерваторы, как правило,
хорошие кулинары. Судя по бедности ленинградских магазинов, все это было не с
прилавков. (Откуда? Мой вопрос: кто
кормит Нину Андрееву?) Потом Нина Андреева и ее муж провожали
гостя по улице. Она сказала, что письмо, прежде чем его публиковать, газета
дала прочесть не только Егору Лигачеву, но и Михаилу Горбачеву, и он совершенно
ничего не имел против. Мы с сыном чуть не упали, как та старуха у
Хармса (“Старуха так и повалилась”). Когда-то моя подруга сидела у нас в гостях
и ругала Лигачева, противопоставляя ему – Михаила Сергеевича. А муж мой: да
что, они ж просто договорились, что Лигачев играет консерватора, а Горбачев –
либерала, чтоб будто бы плюрализм. И тут моя подруга серьезно обиделась за
Горбачева. А вот и пожалуйста! Мы-то думали, вылазка против Горбачева – это
письмо Нины Андреевой... И не только мы! Рой Медведев на съезде сказал, что
всегда без Михаила Сергеевича случаются такие вещи! Все газеты печатают материалы о пришельцах
и летающих тарелках в Пермской области. Под Кунгуром. Там много было лагерей с
политзаключенными. Почему именно там? – Известно ведь, что инопланетяне летают
над теми местами, где много нравственно чистых людей. Кооператор Андрей с очередной зарплаты
дарит две десятки: новенькие, как накрахмаленные. – Наши обесценивающиеся деньги. Все время
в банке выдают новые купюры. Станок, видимо, печатает и печатает. Во всем банке
ни одной старой купюры. Выбрасывала старые газеты. Вот статья
Карякина о том, как били академика Сахарова в КГБ. “Старика били!” –
возмущается Карякин. И потом – ни одного ведь письма в “Книжное обозрение”: кто
это конкретно бил? Как фамилия? Фамилию бившего Вавилова мы, видите ли, знаем:
это Хват. Даже знаем с заседаний Верховного Совета, что сын Хвата прекрасно
пристроен в высшем эшелоне власти. А вот недавно, на нашей памяти, били
академика Сахарова, и никто не спрашивает фамилию... И тут я подумала: а меня соседка по кухне
Люба как била! И сковородкой в меня кидала, и кофейником, и просто ногами пинала. Да кто ж из советских людей не бит-то? Где он, такой
человек? Выбрасываю “Молодую гвардию”, там интервью
с Куняевым. Местный писатель – Тюленев – ездил и взял
интервью. Как же: крайняя необходимость в мудрости Куняева.
Мудрость вся в том, что виноваты масоны и евреи. Еще – рок-музыка. Вот он
возьмет двух людей, один любит рок, а у другого сердце щемит от песни: “Меж
крутых бережков Волга-речка течет”. Кому из них он поручил бы, например,
очистку великой русской реки Волги? Конечно, тому, у кого сердце щемит. Я села за машинку и напечатала: “А нет ли
статистики, сколько было любителей русской народной песни в Министерстве
водного хозяйства, загубившем Волгу? А среди администрации Чернобыльской АЭС? А
вот в Гулаге, по слухам, вообще не было ни одного любителя рока, но не спасло
нас это...” Муж ворчит: неужели Залевская
напечатает твое письмо, ты же одиозная личность. Тогда я подписываюсь: слесарь
Ильичев. Приходит “Молодая гвардия”, и там
напечатано мое письмо... Встречаю своего участкового врача. – Так вы приезжайте за рецептом, Нина
Викторовна! – Почему приезжать? Вы же – рядом. – Вы разве не знаете? Нас затопило. В
пятницу вечером вскрыли крышу для ремонта, а в субботу дождь, ливень... Весь
паркет встал дыбом, обои сползли, аппаратура полетела... Мы сейчас переехали на
Юбилейный... ремонт года два продлится. Никаких масонов нам не надо. Сами себя
загубим. Покупаем Даше форму – в первый класс. Муж
ворчит: – Как подумаю, что Дашу примут в
октябрята, что она должна петь: “Так назвали нас не зря – в честь победы
Октября!” Даша: "Папа, я не буду петь, я буду
только рот открывать." В гостях друг дзен-буддист. Он спокоен.
Провал перестройки не должен мешать счастью. Карму-то нужно и можно улучшить.
Выбрать объект любви (дети, творчество и так далее). Чем сильнее связи между
собой и им, тем... – Ну вот ты так
говоришь, а как же те две тысячи, что взорвались под Уфой? Они ехали мирно в
поездах, кого-то любя, улучшая карму. А тут – бах –
смерть! Газ взорвался. СССР и карма, знаешь... – Но конца ведь нет. Их души пойдут по
новому кругу, но уже будет учтено, о чем эти люди подумали в последний миг. Все
им зачтется. Поистине, пора переходить в дзен-буддизм. Муж забрал последние деньги и уехал на
похороны отца. Я пыталась купить нитроксолин у
спекулянтов, но это не по карману. Лежу, наложив руки на почки, чтобы хоть
немного было легче. Приходит подруга. Говорит, что приехали из Финляндии. У них
дача в Ветлянах. Они называют: дача в Ветляндии. Значит, продвинулись еще: Финляндией
окрестились... Но оказывается, она была в самом деле в
Финляндии, по путевке. Там в парламенте приставные места – для гостей. Мы тут кайфуем, что нам по ТВ показывают Верховный Совет, наш
парламент, – какова, мол, гласность-то, а! Верх всего! А там можно любому
прийти и послушать. Так вот в данный момент на повестке дня два вопроса: как
понизить производительность труда и с восемнадцати или с семнадцати лет
выплачивать каждому финну прожиточный минимум. – Меня больше всего возмущает, –
восклицает подруга, – почему нас-то не спрашивают, какой мы строй хотим! – В Польше вот... прокатили коммунистов на
выборах. Победила эта... Ссс... – Что с тобой? Что случилось? Почки? Ты
из-за смерти Славиного папы? Со мной случилась истерика. И не из-за
смерти Славиного папы. А из-за смерти иллюзий. Подруга ушла, пришли другие гости, третьи,
истерику не могли остановить. Стало плохо с сердцем, в аптеке не оказалось
ничего сердечного. Вызвать “скорую” – нет одноразового шприца, а их шприц
рискованно-грязный... К счастью, помогла одна сигарета, которую предложил
сосед. Читаю в “Советской молодежи” про митинг
“Памяти” у памятника Свердлову в Москве. Как они надели на него венок из
колючей проволоки, обвиняя во всех грехах евреев. Значит, плохи дела, если в
ход пустили эту “Память”, отвлекать народ от бед, натравливать на инородцев.
Известно всем, что правительство материально поддерживает издания “Памяти”:
“Наш современник” и “Молодую гвардию”. Иду на почту по Комсомольскому проспекту.
Черные облака из труб, слева, за остановкой Чкалова, какой-то очередной пожар,
дым, на всех парусах плывут “пожарные”. Насколько счастливее нас Бунин! У него
всей этой крови, крови, крови и глупости революции противостоит
природа-матушка: в каждой записи то лазоревое небо, то чистые облака. А у нас
полная гармония: и общество прогнило, и природу загубили. Вот среди привычного потока мыслей,
параллельных бунинским “Окаянным дням”, вдруг вижу: демонстрация “Памяти” идет
к памятнику Свердлову (он у завода Свердлова, за моей спиной). Человек
тридцать, все в черном! Среди бела дня, по аллее
Комсомольского проспекта! С плакатами все. Впереди кто-то руками размахивает,
митингует. И две метлы несут. Видимо, рядом с плакатом :
“Выметем евреев из СССР!” Лихорадочно соображаю: засесть в кустах и
закидать их грязью (благо, ее навалом вокруг) или подбежать и крикнуть
что-нибудь им вызывающее, вроде того, что выгоним евреев и совсем
Нобелевских премий не будет. Такой генотип, радовались бы, что есть
талантливая нация, можно скрещиваться... А сама между тем бегу навстречу, ну и они
тоже не стоят на месте. Вдруг вижу: это домоуправша
ведет отряд дворничих куда-то со скребками, что-то срочно очистить нужно,
кажется, овощной летний магазин, который за зиму зас...ли. Дворничихи идти не хотят. Домоуправша
размахивает руками, убеждает. Все в черных халатах, как водится. Ну и две
метлы. Проклятый дым от пожара! А если б я не побежала, а засела в кустах и
обстреляла б их грязью! Утром областная газета бы сообщила: “Преступность
растет. Вчера известная экстремистски настроенная
писательница Горланова закидала из кустов грязью
группу дворников, мирно идущих по своим очистительным делам”. До катаклизма осталось два дня. Кур нет. Есть в кулинарии голубцы, но по
40 копеек штука. Для моей семьи это дорого. Но делать нечего, покупаю всем по
одному – шесть. Положила в холодильник, лежу, почки болят. Входит Соня. Говорю:
купила голубцы, надо пожарить. Полуфабрикаты... – Да? А их жарят? А я так съела – очень
мяса захотелось. Пришла Галя К. и сказала, что будет не
природный катаклизм, а погром. Еврейский. Ну, уж если был цыганский, был погром
южных народов на рынке, то, конечно, следующий – еврейский. Даже если это слух,
то какая подлость по отношению к евреям! – Если начнется заварушка,
нужно делать ноги, – говорит мой муж, преподаватель иврита. Я выронила бутерброд с маслом, конечно,
маслом вниз. Муж начинает голосом “памятника”: – Закон э-э бутерброда! Евреи его открыли.
А что это означает, ээ-э? Что у них-то всегда есть
хлеб с маслом, которым они к тому же и бросаются! Все знакомые разделились на две группы.
Одни – нормальные, другие – антисемиты. Бесконечные споры. – Нина Викторовна, а у Дзержинского все
руки в крови! – говорит Оля Г. – А у Сталина не в крови? А у Берии? Тем
не менее они не евреи. Муж мой бормочет: Дзержинский – тоже не
еврей, поляк он, причем дворянин. Ну вот вырежете вы всех евреев, потом кого? А вот молдаван! Они одни учатся
по облегченной программе – обычная им не по плечу. Мой
муж – наполовину молдаванин – считает, что причина этого – кириллица,
навязанная молдавскому языку, насильственно введенная... Покончив с
молдаванами, за кого приметесь, на ком отыграетесь? На толстых. А дальше?
Маленького роста людей? Ну а потом? Потом – через одного... Так я бормочу, идя по улице в магазин.
Видимо, со мной что-то не то, потому что боковым зрением вижу, как на сохе
пролетел по небосклону Василий Белов. А ведь был вроде писатель. – Он и Распутин – оба определенного типа.
Писатель-чувствователь. А есть писатель-мыслитель.
Маканин, например. Он никогда не станет антисемитом, – говорил как-то муж. –
Почему? Потому что ум нужен в один момент... Как в той молитве? “Дай мне, Господи,
силы – вытерпеть то, что нельзя изменить, дай мне силы изменить то, что можно
изменить, и дай мне ум, чтобы отличить одно от другого”. Ума, чтобы отличить, им не дано? А может,
кому-то выгодно, чтоб народ был отвлечен от основных проблем, чтобы в этой мутной
воде половить рыбку... В магазине все разговоры о погромах.
Женщины настроены за. – А то что – куда ни приди – везде одна нерусь! – А может, рыжие
во всем виноваты, – пытается пошутить один мужик. Юмора не понимают. Хотя тут же
рассказывают анекдот, очень тонко пародирующий стиль отчетов о поездках
Горбачева. Вот он: – Как живете? – спросил Михаил Сергеич у
рабочих. – Хорошо! – дружно ответили рабочие. – Будете жить еще лучше! – пошутил Михаил
Сергеич. В гостях Оля Мерлина. Рассказывает о
знаменитом хирурге (костный онколог). Его сына дразнили жидом
в первом классе, и папа хотел пойти побить дразнителя.
Но жена умолила не делать этого, она уладила все путем мирных переговоров.
Прошло десять лет. На прием к костному онкологу пришел юноша, рука которого
торчала за спиной: такого дикого выверта кости даже профессор еще не видел. И
он начинает лечить юношу, носит ему из дома фрукты, обработанные его
другом-психотерапевтом. Без конца говорит о мучениях этого несчастного у себя
дома, и жена наконец не выдерживает: чего он носится с
этим подонком, который в свое время обзывал их сына жидом и только за десять
рублей, врученных его родителям, перестал... Профессор слушает, кивает, а потом
отвечает: да-да, что-то вспоминается, но ведь теперь это самый тяжелый больной
в его отделении, нужно вылечить. – И таких людей мы будем называть врагами,
– начинаю я бегать по комнате – завелась. – Это что, – говорит Оля, – Недавно жена
уговорила хирурга пойти в хозяйственный магазин, что-то для кухни купить. И там
он увидел позолоченные ложечки. Надо, говорит, купить пациентам-детям, они так
долго лежат в отделении, надо их чем-то порадовать. Купили двадцать ложечек. По
четырнадцать рублей каждая. Через три дня жена по каким-то делам зашла к мужу
на работу, ложечек не было. А где они? Ну, пожал плечами профессор, наверное,
на кухне моются... В то время как их давно растащил персонал. Больные-то,
лежачие, не могут ничего поделать... Друзья мужа – евреи – звонили в МВД Перми,
спрашивали, готовы ли те спасти от погромов жителей города. – К нам не поступало никаких сигналов! –
был ответ. – А если уехать на дачу? – спрашивает Люся
Г., жена еврея. – Может, там отсидимся? – Это еще хуже, там ни телефона, ни
больницы... – говорю я. – Я собираюсь позвонить друзьям-евреям и пригласить их
ночевать эту роковую ночь у нас. Может, вместе-то отобьемся. – Что меня в евреях раздражает, так это их
умение использовать любой малюсенький талант на полную катушку, – говорит мой
приятель-журналист. – Русскому человеку в голову не пришло бы это реализовать. Муж мой морщится: – Ты Льва Гумилева-то читал? Это пассионарный этнос, вот и все. – Чем какие-нибудь монголы хуже их? – не
сдается приятель. – Не хуже, но у них уже позади пассионарная стадия, когда они шли на нас полчищами, они были пассионарии, а
сейчас этот перегрев позади. Евреи же экономно тратят запас энергии, долго
будут активными. Я просто не могу вынести таких сугубо
теоретических доводов, когда есть такие жизненные. Вот
наш союз писателей взять. Пермский. У всех таланта чуть-чуть, почти и
незаметно. Исключения? – одно-два. Ну, какой талант у Т.? Да 0,0001 процента.
Но они все русские. И все используют эти 0,0001 процента так, как если б было
сто процентов! Все стали членами союза, живут на гонорары и прочее. А все
русские! Как это объяснит Вася? Вася молчит. Нечего сказать.
Действительно, говорит он, у некоторых нет даже и этих долей процента таланта,
совсем ничего нет, а они жизнь из этого сделали. – Это даже какие-то
сверхевреи, – кричу я, заведясь, и размахивая руками,
и роняя вазу с цветами... Т. подал заявление в партию. В “союзе” он повесил огромный рекламный
плакат о “Товариществе русских художников”. Под сенью МВД они собираются. Так и
написано. Тут люди борются против существования министерства культуры, против
союза писателей с его казарменными порядками. А другие в это время ищут себе
казарму в начальники! МВД в качестве музы! Это могло прийти в голову только
“поминкам” (так у нас сейчас зовут членов “Памяти”). Такое гнусное
поле исходит из всей этой смеси МВД, “Памяти” и чисто русской души. – Почему вы вступаете в партию, когда все
бегут из нее, как крысы с корабля? – спросили Т. в горкоме. – Потому что Распутин в нее вступил. Читаю младшим вслух про Ростроповича. Воспоминания
Вишневской. Соня пришла, включила утюг, гладит и тоже слушает. В том месте, где
Вишневская прощается со сценой Большого театра, мы все зарыдали. Агния от
перевозбуждения даже заснула, а Даша все гонит меня: “Читай дальше, читай!”
Прочли. Спрашиваю: что больше всего запомнилось? Даша говорит: как она со
сценой прощалась. И тут Агния проснулась, собралась гулять – уже дерутся из-за
плащика! – Даша, вот Ростропович дачу Солженицыну
отдал, ничего не пожалел, их за это и с родины выгнали, а ты плащик родной
сестре жалеешь! Вы думаете, это подействовало на мою
шестилетнюю дочь? Ничуть. На ее лице появилось выражение примерно следующего
содержания: одно дело Солженицын, он почти бог, для такого не жалко дачи и даже
родины, а для Агнии мой плащик почему я должна
жертвовать?! – Зря, значит, я это читала вам, Больше не
буду читать. Это ее серьезно проняло. Отдала плащик
Агнии. Как стать антисемитом. Рассказ-алгоритм.
Пройти мимо “Мест нет”, “Пива нет”, “Мыла нет”, “Песка нет”, “Тетрадей нет”.
Войти в свою квартиру и обнаружить, что воды тоже нет. Забыв
закрыть кран в ванной, выйти в булочную и обнаружить, что хлеба в ней уже нет,
пойти в другую, в третью, вернуться и понять, что вода есть. И есть уже
счет от затопленных соседей снизу. А фамилия у них еврейская. У адвоката
фамилия русская, но морда – точно еврейская. У второго
адвоката и фамилия русская, и морда русская, но “р”
еврейское... Кто виноват во всем? 1. Дьявол. 2. Империализм. 3. Инопланетяне. 4. Евреи. 5. Экстрасенсы 6. Мафия. 7. Бюрократы. 8. Неформалы. 9. Кооперативы. 10. Гласность. 11. Исторические корни. В гостях Виталий К. Гений есть гений. Он
рассказывает, что подошел к Т. и сказал: если только подтвердится, что тот
имеет отношение к слухам о погромах, К. возьмет у деда двустволку и лично
размозжит череп антисемита. Хотя бы так сказать, и то нужна смелость. И вдруг
спохватываюсь: круг мести покатится, и ничего хорошего из этого тоже не
выйдет... В гостях два гения-алкоголика. Они
принесли водку. Изумляются, что мы чем-то озабочены, когда есть
семья-взаимопонимание (их давно бросили жены). – Ну о чем вы
говорите – такая жара, – смущенно бормочет мой муж. – Мы все в поту, – не менее смущенно
говорю я, чтобы хоть что-нибудь сказать, подавая гостям стаканы. – Теплая водка, стаканами, в жару! С
удовольствием. Потные женщины, в жару, летом – с удовольствием! – Почка моя беспрерывно болит, – перевожу
я разговор. – А это уж, матушка, сама виновата. У
нравственных людей ничего не болит. Где-то проштрафилась перед...
(жест вверх). Все совпало: призыв государства
(тоталитарного) к покаянию (тоталитарному) и презрение двух друзей-философов.
Начинается трехчасовой период покаяния. Безостановочно: – Соня, возьми картошку в том ящике, что я
украл с молокозавода, – говорит мой муж. – Я масло облепиховое так и не достала,
медицинское, – рассказываю я. Письмо о масле опубликовала “Советская
молодежь”. Женщина два года лежит в параличе и криком кричит от боли, когда ее
переворачивают. Пролежни. А масла нет. И я решила: надо достать. С этим письмом
отправила Антона в наш административный отдел аптеки. Нет, не дают. На
следующий день послала посылочку с пропорциумом.
Приложила книжку (красивое издание “Манон Леско”,
мало ли, кто-то ухаживает за женщиной, возьмет к себе в компенсацию...) На следующий день пошла в горздрав. К заведующему. Это мужчина с широкоэкранной,
хорошо насиженной задницей. Понимаю: к такому можно и
не обращаться: бесполезно. Но там – женщина кричит от боли. И я обращаюсь: по
милосердию, вот заметка, надо помочь. – Да мы сами обращаемся в аптекоуправление! – Но мы с вами не парализованы! Кроме
того, я такой человек, что это масло все равно достану! Придется ли для этого
мне поднять всех журналистов города, выступить ли на клубе “Диалог”, устроить
ли демонстрацию, но масло эта женщина получит! – Идите к С. в аптекоуправление... – А может быть, вы ей сначала позвоните?
Одно дело, я приду, другое дело... – Я вам сказал, что сам туда звоню, вот
сегодня звонил. – Ну позвоните
еще. – У меня нет права. – Что за
фашистская страна, – говорю я в сердцах и иду к С. Ее нет, а почка у меня болит, ждать не
могу. Поэтому все рассказываю ее секретарю, снова громко про демонстрацию,
которую я устрою, но... В общем, оставляю газету, беру телефон С. и начинаю
бегать звонить через каждые полчаса (из дому). Секретарша отвечает, что С. у
начальника. Мне уже ясно, что она скрывается от меня, но на другой день я иду к
Н. и снова звоню от нее. Нет С. Вот так. А прежде, чем оставить вырезку из
газеты, я спросила секретаршу: “Ваша С. как – слово
“милосердие” слыхала хотя бы?” – Да, она у нас ничего. Вот точное слово. Она – ничего. Заняла у Люды Ч. десятку на подписку
“Молодой гвардии”. К нашей местной молодежной газете дают приложение из
двухтомника Пикуля. Пикуль-то мне на дух не нужен, но его можно поменять на
фантастику. Валюта для дураков. Иду на почту, сидят
частники и продают... облепиховое масло. Но как узнать: не подделка ли?
Продавец – старик лет семидесяти пяти. Прикидываю: прошел
коллективизацию, репрессии (не прошел, так пережил), войну, снова репрессии.
Какая может быть совесть у такого человека! Ведь все уперлось в совесть
рядового советского человека. Советский человек, слышишь меня? Нет ответа. Купила маленький пузырек за шесть рублей,
приложила изумительно изданный томик Лермонтова и послала. А разве это помощь?
Надо было все-таки дать взятку старшей сестре любой больницы и купить
медицинское масло. Каюсь, не смогла занять денег. И сейчас их негде взять. Но
срочно хотя бы послать посылку с другими нужными дефицитами: бросаю в
посылочный ящик импортный стиральный порошок, индийское мыло, зубную пасту,
сахар, все, что есть дома. Но на душе не становится легче. Бунин возмущенно пишет в “Окаянных днях” о
молодом писателе Катаеве: тот за тысячу рублей готов убить человека, потому что
хочет быть хорошо одетым, носить шляпу. А сейчас во главе “Памяти” все писатели,
поэты да критики. И они не за тысячу рублей, а совершенно бесплатно готовы
убить всех евреев в нашей стране. Вот что значит 70 лет советской власти. Какой
прогресс! И все это члены компартии, а те, что не члены,
срочно вступают в нее, как Т. На заводе им. Великой Октябрьской
революции висит плакат: “Перестройка – продолжение Октября!” Нашли что
написать. Толя К.: “Хоть бы переназвали как-нибудь, плюрабль, что ли...” Для основной массы мыслящего народа перестройка
продолжение дел Февраля, а уж никак не Октября... Покаяние продолжается. Пришла вечером
машинистка и говорит: – Знаете, Нина Викторовна, ведь мой муж
ездил в Грузию восьмого апреля, он же перешел в спецназ. А наши пермские
главные вояки что заявили на всю область: никого из
области не было послано! Ну, что врали и врут, никого не удивишь
этим. А вот что я должна ответить машинистке? Она совестью мучается, ее муж –
еще не совсем дерьмо, преддерьмо?
Я не нахожусь, что сказать. Если про преддерьмо, чтоб
ушел из спецназа, а вдруг машинистка взбрыкнет и потребует пятьдесят рублей,
что я ей должна? Она уходит, а я начинаю мучиться: из-за
пятидесяти рублей струсила сказать, что думаю. Но если нет у меня денег? Бездна покаяния... Нет ей конца... Самое неожиданное покаяние! Пришел Н.Н.
Как будто между прочим кладет на стол мне бумажку: –
Может, вам в творчестве пригодится. Это черновик... мой... Разворачиваю и глазам не верю. Донос на
нашего общего знакомого. За антисоветские разговоры. В КГБ. От июня 1984 года. Стиль-то каков: “И тут он с пафосом, достойным
радиокомментариев зарубежных клеветников, начал
говорить о том, как нарушаются права советского человека. А ведь сам недавно
получил квартиру, женился, казалось, жить бы да жить...” Чтобы написать про “пафос зарубежных клеветников”, надо самому хоть раз их услышать!
Проговорился... Ну и ну! Как прикажете реагировать? – Ты беловик-то послал? – Нет. Но я в этом как раз не уверена. Спрашиваю: – Почему? Почему не послал-то? – Да как-то... Почему-то несовместимо это
с моим образом жизни. Таня К.: – Наконец-то я купила 25-й том
Достоевского, где он против евреев! Ты знаешь, евреи ведь и скупают его и
сжигают. – Из чего ты это заключила? – Так его невозможно достать! – Много чего невозможно у нас достать! Тем
более и остальные тома Достоевского мне никогда не попадались в продаже. – Но я тебе скажу: остальные тома все-таки
иногда бывают, а 25-й – почти никогда. – Так, может, ярые антисемиты типа тебя его оставляют, не сдают в закуп. Муж бормочет: зачем это слово “антисемит”,
нужно прямо – расист. А Достоевский просто путал евреев с
буржуазией. Мол, всегда найдется еврей, который споит русского человека. Так
это просто означает, что у буржуа часто помощниками были евреи. Кроме того,
после концлагерей фашистских уже и Достоевский бы не стал таких опасных тем
касаться, он-то не знал, каков итог всего антисемитизма. Но сам-то он стоит за
ассимиляцию, смешение евреев с другими народами (браки). Он не за погромы, как
вы... расисты советские. До катаклизма остался один день. А ночь?
Ночью начнется? Нурия, маленькая девочка, дочь моей знакомой: – Теть Нина, а в городе образовали
общество, которое ловит евреев (так и говорит: ловит). Ш.: – Все-таки эта нация считает себя
слишком умной, поэтому они стремятся к мировому господству. – У меня столько друзей евреев, что-то
никто из них не стремится. – Ну, они маскируются. Сильно, видно, очень замаскировались. Моя подруга, еврейка, умница из умниц, не защитилась к 45 годам, ее
просили сделать Сомса (“Сага о Форсайтах”) негодяем,
она недостаточно, мол, его, проклятого капиталиста, обличила. Но она не
стала поступаться убеждениями. Теперь работает на полставки, за что ее
третирует заведующая, на что моя подруга не умеет хамски возразить, как та
хамски ругается. Но, оказывается, это все маскировка, подруга моя просто сильно
замаскировалась таким образом, а на деле она уже
близка к мировому господству!.. И Сталин, и Мао, и Наполеон, и так
далее... Сколько было любителей мирового господства, начиная с татаро-монголов. И все – не евреи. Наташа с утра принесла воду, “освященную”
Чумаком. И мне сразу же стало помогать. Через час ни одна почка не болела! Еще
страшнее умирать. Вторым пришел Андрей. Рассказывает: мать
его выписали из психушки. Она встречает на улице коллежанку, та трещит без умолку: – Вот мы над вами смеялись, а теперь
таких, как вы, показывают по телевизору, каждый день, людей экстрасенсы
лечат... Не можете ли вы проконсультировать больного ребеночка?.. Мама Андрея: – Вы ведь не только смеялись надо мной, вы
меня в психушку определили. И теперь я не могу никого
проконсультировать! Меня от этого вылечили. Следующие гости: два гения с лосьоном.
Пьют на кухне. Почему-то разговор о КВН. – Хуже всех, конечно, институт
международных отношений. Лучше всех – харьковчане... – Неужели МГИМО всех хуже? – Ну, отдаленно на людей они похожи, но на
нормальных харьковчан не тянут. Там ведь все учатся дети номенклатуры, а кого
может произвести номенклатура – даже нормальных детей не могут произвести. – А вот эти дети спасутся во всех
катаклизмах. – Если ВЦ им позволит. Какое ВЦ? Ах, внеземная цивилизация! Ну вот, верили в бога, в коммунизм, теперь
в буйстве увлечения инопланетянами мы опять весь мир обгоним. Дочери пришли из садика. – Мама! Мама! Ты читала в газете, что в пионерлагере
были инопланетяне? И воспитатели их видели! Оказывается, уже неделя, как в Пермской
области тут и там видят инопланетян. Я пошла к соседу за газетами и прочла
массу интересного. Один ребенок бросил в пришельца
камнем, в ответ тот пригрозил (“прицелился”) чем-то похожим на расческу.
Ребенок испытал страх, побежал прочь, а трава под его ногами в это время горела
огнем... Вот это самое страшное. Почему? Потому что в Древнем Риме перед
гражданской войной (сторонников и противников Цезаря) тоже тысячи людей видели
разгуливающих по городу мертвецов. Муж объясняет: – Когда существует социальное напряжение,
любое природное явление может стать спусковым крючком. Какая-то природная аномалика есть в Пермской области сейчас, это точно, она и
послужит спусковым крючком. – Милый, значит, пионервожатые
и дети не видели инопланетян? А кого они видели? – Они видели то, что хотели увидеть. Или,
по Фрейду, то, чего боятся... Полночь. Mужа нет дома. Он уехал к Бруштейнам
обсуждать, как заниматься самообороной. На лестнице шаги, много мужских ног.
Бегом обратно от нашей площадки. Почему бегом? Потому что бомбу подложили и
спешат убежать. чтобы не
подорваться. Значит, началось. Я – дрожа – выхожу в коридор, включаю свет всюду
(на кухне тоже зачем-то) и протягиваю руку к замку. Страшно. Но я должна
быстрее открыть, схватить бомбу и скинуть на головы тем, кто ее подложил.
Выскакиваю на площадку – ничего нет. Поднимаюсь на чердак – лужа мочи. Ага, это
всего лишь анонимные алкоголики заходили по своим интимным делам... А я-то...
Тут и муж вернулся. Рассказываю. Он мрачнее тучи: – И все же лучше погибнуть от погрома один
раз, чем много раз мысленно. Ложись спать. Сон. Будто бы мы уже переехали в квартиру
Соколовских, нам обещанную. Там из коридора есть дверь в кабинет, ее мы закрыли
стеллажами с книгами, словно нет тут дверей. И там спрятали всех своих
друзей-евреев и моих детей. Входят из “Памяти” (все мои знакомые) и мимо
двери-стеллажа, но тут вдруг оттуда смех моей Агнии.... Проснулась. Поплакала в туалете, чтоб никого не
разбудить. Покурила и снова легла. Утром увела младших в сад и встала в очередь
в “Сельхозпродуктах” – за помидорами. Вдруг страшный грохот. Вилы грохота
проткнули мне уши. Но сильнее того – крик женщин, стоящих в очереди. Как
страшно все закричали. Оказалось, пьяные грузчики просто уронили
ящик с банками тушеного кролика (стеклянные). А мы-то... Но ведь сегодня то
самое, “шестьдесят второе число”! Обе посылки из Фрунзе вернулись с пометкой:
“Адресат умерла”. Поздно... За весь день ничего более не случилось.
Прошло какое-то время. Я успокоилась, хотя и не очень: в газетах каждый день
сообщения то о взрыве атомной подлодки, то поезд с хим.веществами загорелся, то... Да и этих... инопланетян
видят все чаще и чаще, целая экспедиция в Пермской области работала, входила с
ними якобы в контакт. Об этом пишет... “Советская молодежь”! А где еще пермякам
узнать свои новости? Конечно, в латвийской прессе! И вот 18 августа открываю “Комсомолку”. “Одним недобрым апрельским утром жители Прикамья проснулись от неясного, грозного гула...
Разразилось шестибалльное землетрясение. Очередной
природный катаклизм был бы обречен затеряться в
длинном ряду преследующих нас стихийных бедствий, если б не одно обстоятельство.
Именно в районе землетрясения в 100 км друг от друга возводятся две АЭС...” Неужели не все позади? 1990 Нина
Горланова. О моих рассказах (фрагмент)
Странно, что описание несчастливого
для Перми лета 1989 года в "Покаянных днях" (когда весь город жил в
страхе перед экологическим бедствием)... принесло мне после столько счастливых
минут... Я послала "Покаянные дни"
в журнал "Даугава", ибо там только что были опубликованы
"Окаянные дни" Бунина. И вот весной 1990 года "Даугава"
опубликовала мою вещь. И сразу начались письма читателей, посылки с
лекарствами, денежные переводы и пр. Как сейчас помню: прорвало на кухне трубу
с горячей водой. У кого прорывало, тот знает, что сие такое: пар на всю
квартиру, фонтан воды и пр. Я сына послала вызвать слесаря, а тут звонок.
Открываю: высокий красивый мужчина, похожий на Розенбаума: "Мне Горланову". Я сразу думаю: ну да, если ко мне пришел
необыкновенно красивый мужчина, то у меня в это время, конечно, прорвало
горячую воду, и мне не до него. - Я - Горланова,
но... у меня прорвало горячую воду! Я жду слесаря! - Я только оставлю вам подарки от
моих московских друзей за "Покаянные дни". И оставляет сетку
апельсинов, чемодан импортных платьев и пр. Конфеты там, сигареты (блок французских, если не ошибаюсь). Это все сказка. Но у меня
уже потоп. Надо вытирать. Слесаря нет. Мужчина говорит, что напишет из Москвы,
что он в командировке. Так начинается моя дружба с Георгием Владимировичем
Рубинштейном и другими читателями. Из Литвы, Азербайджана, Сибири, Санкт-Петербурга
и Москвы. Со многими я до сих пор очень дружна, в том числе с Г.В. и Верой Мильчиной, известной переводчицей с французского
(в Москве). Вскоре "Покаянные дни" публикуются в сборнике "Новые
амазонки". Их собирается издать американское издательство, и переводчица
просит меня откомментировать кое-что (кто такие
кооператоры, кто - Нина Андреева). Но я никогда не видела потом ни перевода, ни
издания на английском языке. Не знаю, что там случилось... То есть знаю:
случилось быстрое продвижение России к рынку. Все изменилось. К счастью, в
лучшую сторону... И только пермяки могут с интересом перечитать "Покаянные
дни" и вспомнить те летние страхи... И вздохнуть с облегчением, что все
давно позади... 1996 |
|||||||
