ПЕРЕВАЛ

1.
Этот возраст трезвости и забот
на вершине жизни меня догнал.
Каждый месяц – как високосный год.
Каждый день – как дорога на перевал.
Я карабкаюсь. Я молчу, терплю
вместо сердца игольчатый холодок.
Пекло лета. Века моего июль.
Я по Крымским дорогам уже не ходок.
Не зовут меня ни морская волна,
ни скала, ни сосна, что растет на ней.
Я жива пока. Я пока сильна.
На губах моих соль и пена дней.

2.
Это сорок три. Это срок потерь.
это право плакать в своих тисках.
И наверное, единственный приоритет
перед глупой молодостью – тоска,
а, вернее, искусство ее нести,
и вообще, все своё держать под стеклом.
От нелепой судьбы заслоняясь - прости! –
светской шуткой, дурашливым пустяком.

3.
Где-то там, где ни тени добра и зла
я уже не услышу всплеска весла,
ни сурового окрика - мне назло…
Я уже не пойму, как мне повезло,
что ушла с земли, где моя тропа
уводила всегда от моей строфы,
вдаль от Музы моей, а она, строга,
всё искала меня в пустоте графы,
в списке тех, стареющих за столом,
за которым почти не едят, ни пьют,
а всё пишут и пишут, глухой надлом,
невеселье свое, нелюбовь поют.
Видно, мой звездочет так решил, в тепле,
долгой жизни и сытости мне отказав.
Потому-то звезда позвала, потемнев,
потому-то и мчусь я за ней, стремглав.

ПАМЯТИ ДАФНЫ

Дафне ван ден Берг-Верфяй

Как дела твои, Дафна? В ответ - ничего… Тишина.
Только речка Буеш, спотыкаясь о камни, бушует.
Только птичья мелодия в воздухе зыбком слышна,
только ветер, срываясь с деревьев, уносится с шумом.

Только белое облако перышком легким плывет.
Уж не ты ли на нем, как на скутере, движешься в вечность?
Этим летом в  Буеше вода холодна, словно лед,
как, наверно, летейская, - там, где обещана встреча.

Знаешь, Дафна, тут в принципе нет ничего,
что держало бы прочно. Ни радости нет, ни опоры…
Так за небо и держимся, вверх уходя кочевой
птичьей стаей - от злой обезумевшей своры,

до конца не постигнув ни  каменных книг этих скал,
языка этих вод, па-де-де двух подружек – двух бабочек дивных,
бирюзового неба,  полей изумрудных  лекал,
корсиканского хора лягушек и фокусов рыбьих.

Был бы рай на земле, если б…лучше взахлеб промолчу.
Как рыбешки, рискнувшие прыгнуть на камень, и с камня
сиганувшие в воду - у рыбок довольно причуд -
в материнскую реку  -  в небесное  синево -  канем.

ГОЛЛАНДСКИЙ ПЕЙЗАЖ

Пейзаж, как на картинах нидерландских художников:
справа и слева – чёрные силуэты деревьев.
Мальчики и девочки катаются на коньках.
Бледно-голубое небо.
И так спокойно.
Я не вписываюсь в пейзаж,
потому что думаю о смерти.
Хорошо бы умереть позже своих близких,
чтобы они не плакали и не глотали нитроглицерин.
Хорошо бы умереть летом, подальше о т всех праздников,
чтобы никому не портить настроения.
А лучше всего – ничего не знать о смерти,
хотя бы до ее прихода.
Стать такой же спокойной, как зимний пейзаж
и такой же простой.

ЧЕРНЫЙ СВЕТ

Белый вечер. Черный свет.
В чистом вечера начале
что за тема прозвучала
музыки, которой нет?
И не Шёнберг, и не Берг,
отчего же свет померк?
Стал таким иссиня-черным,
будто кто-то душу черту
за бесценок уступил.
Дверь – с петель,
рука – с перил,
и с закушенной губою,
с непонятною бедою
выбегаю в лебеду.
Нет, не падаю, впадаю
в стебли, в забытьё, сминая
дисгармоний суету,
расходившиеся звуки.
Только небо, только руки,
взвесившие пустоту.

***

Когда кошачьи страсти пищевод
сжимают цепкой лапкой – *мама миа*!
Гурман, вдруг призадумавшись, и тот –
оставит на столе лангусты с пивом.
Когда миндаль в Крыму давно цветет,
а здесь, в Москве едва набухли почки,
по вечерам родителей гнетёт
воспоминанье о проделках дочки -
я отрекаюсь от любви к тебе!
Я отошла, я попросту забыла
зудящий зной. Как море в ноябре,
к романам и изменам я остыла.
Не то, чтоб твоя холодность была
виной тому и твой отказ от встречи –
а просто жизнь безвыходна и зла.
Не то что бьёт, но - придушила крепче.

ВАЛИНО ОТРАЖЕНИЕ

Валентине Андреевне Янковской, белорусской
                                                   золотошвейке-иконописцу
 
Июль. Коровы. Рыбаки
с уловом знатным.
Ты отражаешься в реке
в чём-то нарядном.

Подруга лет моих лихих,
да дней суровых,
всё чёрно-белых и худых,
как те коровы.

Я в отражение всмотрюсь,
склоняясь к бликам
воды, поранившись о куст
шипшины* дикой.

Алеют от людских обид
её сердечки.
Перекликаясь с ней, горит
в саду паречка**.

Ни позвонить, не навестить,
ни отогреться.
Горит кроваво-красным нить
от сердца к сердцу.

Ах, одиночество моё!..
Так, в одночасье
друзей уводят за жнивьё –
туда, где – счастье

бледно-лазурного стекла.
Где ангелочки
блаженствуют. Где ты светла
в своём платочке.


 *Шипшина =шиповник ;
 **паречка=красная смородина (бел. яз.)