ІВАН ЖДАНОВ, переклад з російської

* * *

Пам’яті сестри

Нерозмінна область володіння:

вигини перистої води.

В тридев’ятім зникнувши коліні,

там сестра є молода завжди.

 

Та заручена з невинним роком,

не по мужу віддана жона,

всю любов, що виміряна строком,

повернула вічності вона.

 

Як була учителькою в школі,

крейда із тих пір в руці у ній

троєперстям тішиться на волі,

щось на дошці пише на пустій.

 

Чи не розібрати зовсім літер,

чи нестерпна їхня широта:

віє в полі пурпуровий вітер,

ймення рози – вітрові вуста.

 

І в розломі символа-святині

промайне зигзагами лісок:

чи то крейда кришиться, чи іній,

чи то зорі падають в пісок.

 

Поки що ти загадка – так само,

як і я для відчуттів твоїх.

Я тримаю ще один уламок –

ми, зустрівшись, об’єднаєм їх.

 

* * *

Памяти сестры

Область неразменного владенья:

облаков пернатая вода.

В тридевятом растворясь колене,

там сестра все так же молода.

 

Обрученная с невинным роком,

не по мужу верная жена,

всю любовь, отмеренную сроком,

отдарила вечности она.

 

Как была учительницей в школе,

так с тех пор мелок в ее руке

троеперстием горит на воле,

что-то пишет на пустой доске.

 

То ли буквы непонятны, то ли

нестерпим для глаза их размах:

остается красный ветер в поле,

имя розы на его губах.

 

И в разломе символа-святыни

узнается зубчатый лесок:

то ли мел крошится, то ли иней,

то ли звезды падают в песок.

 

Ты из тех пока что незнакомок,

для которых я неразличим.

У меня в руке другой обломок –

мы при встрече их соединим.

 

 

 

* * *

 

Тихо серце, мов осінь, горить,

наче в ліса червоне свічадо

задивилось, і в тому відрада –

вимовлять віддзеркалену мить.

 

Тихо серце, мов осінь, горить

та рябизною люстро тривожить,

наче листя палаюче множить,

в лісовім запустінні зорить.

 

Щось було і зійшло нанівець,

тільки серце, мов ліс, порожніло,

листяною марою шуміло,

в падолисті несло пломінець.

 

Тільки хто зможе в ліс увійти,

в ліс примарний і тим чарівливий,

обережно, якщо він можливий

і допоки не зник назавжди?

 

* * *

 

Тихо сердце, как осень, горит,

словно в красное зеркало леса

загляделось, не чувствуя веса,

с отраженьем своим говорит.

 

Тихо сердце, как осень, горит,

словно зеркало рябью тревожит,

словно листья горящие множит

и в лесном запустенье царит.

 

Что-то было и что-то прошло,

только сердце, как лес, опустело,

наважденьем листвы прошумело,

в листопаде замкнуло тепло.

 

Только кто же войдет в этот лес,

наважденьем его заворожен,

осторожно, пока он возможен

и пока он совсем не исчез?

 

* * *

 

Дощик сходить нанівець,

вікнам стало сонно.

Згас кленовий острівець –

гілочка червона.

 

Морок охопив її,

вогкістю сповита,

дивиться вона в імлі

в порожнину світу.

 

Хоч лише кватирка тут –

видно крізь повіки:

відлунить в ній Божий суд,

рай бринить повіки.

 

В домі галас і тепло,

просто все і звично.

Та тріщить віконне скло,

проростає ніччю.

 

Музика у маячні

розгубила звуки.

То несуть біду чи ні

незнайомі руки?

 

Де б та відповідь знайшлась,

пошепки при громі?

Світло вимкнено нараз.

Все затихло в домі.

 

* * *

 

Мелкий дождь идет на нет,

окна смотрят сонно.

Вот и выключили свет

в красной ветке клена.

 

И внутри ее темно

и, наверно, сыро,

и глядит она в окно,

словно в полость мира.

 

И глядит она туда,

век не поднимая, –

в отблеск Страшного суда,

в отголосок рая.

 

В доме шумно и тепло,

жизнь течет простая.

Но трещит по швам стекло,

в ночь перерастая.

 

Это музыка в бреду

растеряла звуки.

Но кому нести беду,

простирая руки?

 

И кому искать ответ

и шептать при громе?

Вот и все. Погашен свет.

Стало тихо в доме.

 

ИГОРЬ РЫМАРУК, перевод с украинского

ЧЕРТОРОЙ

Миколе Воробьеву

Слышишь? – сено шелестит в траве,

в зелени ее кряхтит чуть слышно,

крячет нож в намокшем рукаве,

вьюн пищит, котел туманом дышит, –

 

вновь, Микола, август и огонь,

а молчишь… Не клюнуло на голос?

Там, где держишь ковшиком ладонь,

раздувает жабры мегаполис!

 

Не сморгнет бездумным фонарем

и сплывет в безмолвье белым воском…

Ведь не с молодым календарем

август, а – с апокрифом и Босхом,

 

вот и слова не произнесешь,

отсекаешь время, но не муку

словом, что раскрылось, будто нож,

смысла черенком и сталью звука.

 

Убежит уха… Костер зальет.

Хвороста подбросим – вдруг откроем,

растопив, сургучный небосвод,

отраженный темным Чертороем,

 

чтобы времена, печать сломав,

как на старом свитке, – взять могли бы

лица рыболовов, ребра трав

и костяк непостижимой рыбы.

 

ЧОРТОРИЙ

Миколі Воробйову

Чуєш? – сіно шемрає в траві,

Жовте у зеленім крекче тихо,

Кряче ніж у мокрім рукаві,

В’юн пищить, казан туманом диха, –

 

Знов, Миколо, серпень і вогонь,

А мовчиш... Не клюнуло на голос?

Таж на денці плетених долонь

Роздуває жабра мегаполіс!

 

Не змигне бездумним ліхтарем

І спливе в безмов’я білим воском...

Не за молодим календарем

Серпень – за апокрифом і Босхом,

 

І тому говориш – а мовчиш,

Відтинаєш час, але не муку

Словом, що розкладене, як ніж,

На колодку смислу й лезо звуку.

 

...Юшка збігла. Вогнище згаса.

Йдем по хмиз – можливо, розігрієм

Сургучеві темні небеса

Над серпневим темним чорториєм,

 

Щоб колись дотошний вік зламав,

Як печаті на старім сувої,

Лиця риболовів, ребра трав

І хребет рибини воскової.

 

ДОЖДЬ

Ирине

Бог из ущелья вмиг

на золотых ветрах

сном обовьет двоих

как золотым плющом

и золотым мечом

будет отброшен страх

и попаду в твой дом

я золотым дождем

 

может быть эта сеть золото лишь на вид

но проступает в ней трепет и боль креста

слушает черный дождь как Украина спит

а золотой во сне ищет твои уста

 

ДОЩ

Ірині

зрине з провалля Бог

на золотих вітрах

сном обів’є обох

як золотим плющем

і золотим мечем

доля прогорне страх

і пропалю твій дах

я золотим дощем

 

може й не золота ця золотиста сіть

але тріпоче в ній передчуття хреста

слухає чорний дощ як Україна спить

а золотий шука сонні твої уста

 

МАРИАННА КИЯНОВСКАЯ, перевод с украинского

 

* * *

Зачарована сном, не распознанным тут сегодня.

Я привыкла себя находить среди тех, кто слышит,

Понимает лесную речь. Пусть же псы господни

Настигают земную осень, но нет превыше

Этой жажды деревьев остаться в своей стихии,

Приникая к безмолвию, пить изначальный холод.

А стволы, что впадают в снег, как смола густые,

И глотки их взахлёб выдают непрестанный голод.

 

* * *

Я здивована сном, не упізнаним тут сьогодні.

Я вже звикла до права, можливо, не тільки мого,

Розуміти розмови лісу. Хоч пси господні

Уполюють тутешню осінь, нема нічого

Понад спрагу дерев залишатись в своєму руслі,

Опадаючи в тишу, спиваючи з неї холод.

Стовбури, що впадають в сніг, як смола загуслі

Їх маленькі ковтки знаменують тривалий голод.

 

* * *

Возвещаю тебя, как могу, как умею,

Вот слеза на говенье упала в гнездо.

Нас познали вдвоём за мечтою моею

Откровений слова и гудки поездов.

Эхо слёз – как раскидистый дуб громовицы,

Каждый день – безымянен в забвенье и нем.

А душа в час молитвы в ладонях гнездится

И младенчески плачет пред небытием.

 

* * *

Вивищую тебе, вивіщую, як вмію,

В котромусь із говінь, як плакала в гнізді.

Я знаю нас удвох, і я часами мрію

Словами одкровень, гудками поїздів.

Бо відгомін плачу – як блискавка крислата,

І кожен день – ніщо в притулку забуття.

У човниках долонь душа шукає свята,

Ховається у смерть і плаче, як дитя.

 

* * *

Он умирал её. Тебя я ожидаю.

Что тяжелей, чем смерть, ведь смерть – всего лиш сон.

Нам – за круги огня: в оставшийся круг рая.

Будь радостен ты мне. Будь светел, как Ясон.

Часы – слиянье вод, что плещут в море вечном,

По белому песку рассыпанная соль.

Он умирал её – и за твоею речью

Я вновь дышу тебя, и в том уже не боль.

 

* * *

Вiн умирав її. А я тебе чекаю.

Це тяжче, анiж смерть, бо смерть – то тiльки сон.

За колами вогню – останнє коло раю.

Будь радiсний менi. Будь свiтлий, як Ясон.

Години – то вода, укинута у море,

По бiлому пiску розсипанi, як сiль.

Вiн умирав її – i так, як ти говориш,

Я дихаю тебе, бо то уже не бiль.

 

* * *

В Господний голод намолю зерна,

Чтоб было легче веровать и знать.

К тебе прибуду – все-таки одна

Из тех, кто не умеет забывать.

Душа душе – дорога. Божий знак –

Наперекор свидетельствам убогим.

Сны наши – на двоих. Да будет так –

Соожиданье вместе на дороге.

 

* * *

У Божий голод намолю зерна,

Щоб було легше вірити і знати.

Приїду до тебе – все-таки одна

Із тих, які не вміють забувати.

Душа душі – дорога. Божий знак –

Усупереч усім дороговказам.

У нас єдині сни. Хай буде так –

Оті тривання на дорозі разом.

 

ОКСАНА ЛУЦИШИНА, перевод с украинского

* * *

август – пора, когда среди нас – психоз,

альфы с омегой нет, говорит делёз,

травы и страсти растут без дна и без корня

в белой пустыне, где жарко или мороз

 

стал невидимкой твой прошлогодний лик,

сердце стучит и просится под язык

тяжеловесной пилюлей, залитой в сахар,

мудростью затяжной неизжитых книг

 

только они спасутся – они и мы

жители мира иль мира-не-как-тюрьмы

мира, в котором полуденное затишье

может крылом страницу извлечь из тьмы.

 

* * *

серпень – це час, коли поміж нас – психоз,

альфи й омеги немає, сказав дельоз,

квіти і страсті ростуть без дна і коріння

в білій пустелі, де спека або мороз

 

образ твій вічний – минулорічний – зник,

гупає серце і проситься під язик

наче важка пігулка, облита цукром,

наче ощадна мудрість незжитих книг

 

тільки вони й спасенні – вони і ми

мешканці світу чи світу-не-як-тюрми

того в якому ця полуденна тиша

ріже сторінку світлом – або крильми

 

СЕКС

секс бывает очень нежным

порой легко спутать с любовью

когда держишь чей-то подбородок

пальцами, тяжелыми от лунного света

 

и тогда открывается память

даже странная и детская

мама с папой прятали книжки со «сценами» –

тебе еще рано

 

а теперь уже не рано теперь ты ходишь

по этому полю

как по вотчине, и знаешь всё

о всех существующих до тебя

 

об их буйной разрытой земле

которая порой сыта под завязку

и хочет сама о себе нечто знать

и катится куда-то волнами

 

СЕКС

секс буває дуже ніжним

іноді легко сплутати з любов’ю

коли тримаєш чиєсь підборіддя

пальцями, важкими від місячного світла

 

і тоді відкривається пам’ять

навіть дивна і дитяча

мама з татом ховали книжки зі «сценами» –

тобі ще рано

 

а тепер вже не рано

тепер ти ходиш цим полем

як тобі належним, і знаєш усе

про всіх хто існує до тебе

 

про їхню буйну розриту землю

котра іноді має досить харчу

і хоче сама про себе щось знати

і котиться кудись хвилями

 

ВАСИЛЬ ГОЛОБОРОДЬКО, перевод с украинского

(Из книги «Украинские птицы в украинском пейзаже»)

 

ЗИМОРОДОК:

птица, которая превращает воду в лёд

 

Зимородок, зимородок,

ты – птица, красиво окрашенная в ярко-синий цвет,

ты – зимородок голубой;

ты сидишь над водой,

ты сидишь над водой на сухой ветке вербы,

ты сидишь и не шелохнёшься,

ты ловишь рыбу – поджидаешь неосмотрительную верховодку,

которую ты хватаешь длинным клювом, ныряя в воду,

ты – и рыбак, и рыбалочка*;

ты сидишь над водой,

ты сидишь над водой, и я сижу над водой,

только твой насест над водой на сухой ветке вербы,

а мой насест над водой на зеленом бережке,

ты сидишь и не шелохнёшься, и я сижу и не шелохнусь,

ты ловишь рыбу, и я ловлю рыбу:

я – рыбак Василёк, а ты – рыбак иванок,

ты – иванок;

оба мы рыбаки,

оба мы ловим рыбу в охотку,

то есть мы оба – спортивные рыболовы:

вот, ты видишь, я поймал карасика и положил в садок –

плетённую из лозы корзинку для рыбы, опущенную в воду,

вот, я вижу, и ты поймал верховодку,

но тебе ее некуда положить, разве что съесть,

но ты ее не ешь, а стрелой несёшься над водой

к своей норе в глиняной круче –

маленьких зимородышей кормить,

теперь кто ты:

то ли спортивный рыболов,

то ли призёр первенства по скорости полёта над водой,

то ли зритель, который громкими криками приветствует призёра;

пока я вторично забрасываю свою удочку,

ты уже, слышу, возвращаешься,

слышу, потому что ты громко кричишь, летя низко над водой,

слышу, потому что ты громко трезвонишь, разбалтываешь всем рыбакам,

что ты поймал рыбку

(и как ты не боишься всю рыбу распугать

своим звонким криком);

ты селишься у воды:

по крутым берегам речек и озёр, ручьёв и прудов,

сам себе выкапываешь длинную нору в крутом береге,

роешь целую неделю длинную нору в крутом береге,

чтобы в той норе устроить своё гнездо,

ты – словно дятел, который выдалбливает себе дупло в стволе дерева,

чтобы в том дупле устроить своё гнездо,

ты – плавневый дятел.

 

Зимородок, зимородок,

ты – синий-синейший сверху, а животик твой рыжеватый,

ты – птица, окрашенная в цвета отсутствия:

коршун – враг твой – сверху тебя не видит,

ведь ты синий, как плёс,

и верховодка, за которой ты охотишься, снизу тебя не видит,

ведь ты тёмный с исподу, словно листок на дереве;

ты – синий-синейший сверху, а животик твой рыжеватый,

ты был бы весь ярко-синий, если бы не окунался

по сто раз на день в воду

и не синил, словно узелком с синькой,

своей ярко-синей мастью воду,

ты – синевод*.

 

Зимородок, зимородок,

ты окунаешься по сто раз на день в воду,

ты не только синишь, словно узелком с синькой,

своею ярко-синей мастью воду,

ты еще и холодишь, словно льдинкой,

своей броско-синей мастью воду,

вон, я вижу,

ты вылетел из воды, куда нырял за рыбёшкой,

снова уселся на сухой ветке вербы

и встряхиваешься – дрожишь от холодной воды,

да не встряхиваешься – отряхиваешь воду с себя,

ты сам холодишь, словно льдинкой,

своей броско-синей мастью воду

и сам мёрзнешь от холодной воды, даже синеешь,

ты – лединник.

 

Зимородок, зимородок,

ты окунаешься по сто раз на день в воду,

ты не только синишь, словно узелком с синькой,

своею ярко-синей мастью воду,

ты не только холодишь, словно льдинкой,

своей броско-синей мастью воду,

но еще ты перед отлётом в ирий

последний раз окунаешься в воду,

и после твоего последнего нырка вода замерзает,

ты – водомороз*;

 

после твоего последнего нырка вода замерзает,

льдом прозрачным, изголуба-синим покрывается,

чтоб рыбёшкам тепло было подо льдом,

всю зиму с того дня река будет покрыта льдом,

пока весной, в день Тёплого Алексея,

не разобьёт лёд

щука хвостом.

 

Зимородок, зимородок,

будь птицей, красиво окрашенной в ярко-синий цвет,

будь птицей, которая сидит над водой на сухой ветке вербы

и не шелохнётся, потому что ловит рыбу,

будь птицей, которая сидит над водой на сухой ветке вербы

и не шелохнётся, потому что ловит рыбу,

подобно рыбаку, который сидит над водой

на зелёном бережке и не шелохнётся, потому что ловит рыбу,

будь птицей, которая селится у воды

на крутых берегах речек и озёр, ручьёв и прудов,

которая сама себе выкапывает длинную нору в крутом береге,

подобно тому, как дятел выдалбливает себе дупло в стволе дерева,

будь птицей сине-синейшей сверху с рыжеватым животиком,

ныряй по сто раз на день в воду за вёрткой верховодкой,

сини своей ярко-синей мастью, словно узелком с синькой, воду,

будь птицей, которая ныряет по сто раз на день в воду,

которая встряхивается – отряхивает воду с себя,

чтобы мы, те, кто видит, как ты встряхиваешься, думали,

будто ты дрожишь от холодной воды, которую сама же и холодишь,

словно льдинкой, своей броско-синей мастью,

будь птицей, которая ныряет по сто раз на день в воду

и не только синит, словно узелком с синькой,

своей ярко-синей мастью воду,

которая ныряет по сто раз на день в воду

и не только холодит, словно льдинкой,

своей броско-синей мастью воду,

но которая еще и перед отлётом в ирий

последний раз ныряет в воду

и этим последним погружением в воду

превращает воду в прозрачный, изголуба-синий лёд,

чтоб рыбёшкам тепло было подо льдом,

ныряй, ярко-синяя птичка,

ныряй, броско-синяя, словно льдинка, птичка, в воду,

превращай воду в прозрачный, изголуба-синий лёд:

пусть рыбёшкам будет тепло подо льдом зимовать! –

чтобы с того дня всю зиму река замёрзшей стояла

до самой весны, до дня Тёплого Алексея,

пока не разобьёт лёд

щука хвостом!

___________________

* Украинское название зимородка.

 

Оригинал http://issuu.com/bruha/docs/goloborodko-virshi-2/381