По средневековым представлениям мир — это книга,
т. е. текст, воплощающий в себе Божественный смысл.
«Я не собираюсь быть для вас девчачьей бирюлькой, в которую вы будете играться», - сказал Джемс и чуть-чуть отпрянул от Матильды-Виолы Амаретто-Смитсон. Молодая красавица в пышном, выписанном из Парижа платье цвета морской волны, отражалась в голубой воде горной реки. Ее черные волосы вились роскошными прядями от маленьких грациозных ушей и заканчивались в районе упругой талии, закат пламенел сквозь ее полуприкрытые веки. Она вгляделась в свое фарфоровое личико и в свои глаза цвета перезрелой сливы. Ее своенравный нрав ощущался во всем. Джемс смотрел на девушку со страстью, которую он испытывал в первый раз в своей жизни. Ее пышная грудь вываливалась наружу из тугого выреза, поэтому Джемс, который обычно всегда корчил из себя настоящего мачете, пышал необузданной страстью, которую он никак не мог…»
Что-то явно не клеилось. Во-первых, Джемс. Что-то с ним было не так.
По задумке он должен был оказаться рядом в тот момент, когда главная героиня Матильда-Виола упала в горную речку времен этой тупой америкосовской гражданской войны. Джем (то есть Джемс, мать его размать) должен был вытащить роскошную красавицу из воды цвета морской волны (тьфу ты, черт, наоборот, ну, ладно, неважно, проехали), а потом чтобы они упали на каменистый берег, и произошла зашибенная эротическая сцена. Такая, чтоб это самое платье из Парижа все просто разодралось в разные стороны и упало с пышного бюста красавицы. Но эротическая сцена никак не хотела вырисовываться, потому что Фофе ужасно мешали эти самые… труселя.
Да нет, не Фофины труселя, а то, что там у Матильды-Виолы было под роскошным платьем. Как описывать-то?
Дрожащей рукой он страстно сорвал с нее… Что? Не писать же «трусы с кружевами, выписанными из Парижа»! Хотя нет, про Париж уже было там, вверху, где про платье. Что они там носили-то? Может, вообще голые ходили под платьем? Хрен их знает, этих жителей прерий… Ладно, труселя, это еще полбеды, можно написать: «стащил с нее шикарный атласный корсет» – корсеты-то точно были, вон Скарлетт зашнуровывали в фильме, так она там чуть не сдохла, так ее уконтрапупила эта негритоска.
Нет, все нормуль, пусть Матильда-Виола вообще ходит безо всего, она страстная и такая, немного путанистая… как Скарлетт. А вот этот херов Джемс… «Он упал возле ее пышного бюста, поспешно одной рукой стягивая с себя…» Чего стягивая-то? Ну, так: поспешно снимая с себя джинсы одной рукой, а другой лаская ее фарфоровую кожу цвета сливок. Она слышала его резкое дыхание, перехваченное страстью… Он сорвал…»
А вдруг они там не носили джинсов?
А как же сцена в начале? Там негритянка-прислужница «мама Эрнестина» стирает в ручье целую гору «новомодных джинсов своих хозяев, которые были привезены из Атланты». Меж тем, дело происходило в Сакраменто, хотя, где это, Фофа не имела ни малейшего представления. Где-то в прерии.
Хотелось писать, но с этими мудацкими деталями была настоящая засада.
Лезть в интернет и там искать все эти интимные подробности времен гражданской войны ужасно не хотелось. Фофе просто претило такое вот измывательство над творчеством. Это ж какую уйму времени надо убить, чтобы наскрести из сусеков (как там в сказке говорится? что-то про какие-то сусеки там было) всякую всячину – а может, еще и придется не по-русски читать! Английский Фофа немного себе представляла из школы, но читать на нем статьи не умела. Кому придет в голову для романа по-английски разбирать всякую муть! Так извращаться она точно не станет.
Фофа не желала, чтобы на форуме над ней начали потешаться. У нее была своя гордость. Да, она начинающая писательница, но она не должна быть как все эти премудрые придурки, она ж женщина! Может, она не Толстой с его этими дубами-осинами на сто страниц и преснятиной про Платонов Каратаевых, от которой вянет все живое. Но она тоже может зажечь. Даже больше, чем этот козлодой с его устарелым еще в прошлом веке языком. Она знала, что писать она может, надо только дождаться «дикого вдохновения», как она это про себя называла.
Но вот на форуме… Одна там с ником «Брехня брехнянская» прям так и написала: «Аффтар, сожги! Не пиши ты больше! Ты тупая, как мои стельки, издаваться придется за свой счет!» Остальные комменты тоже были не супер. Кто-то сравнил ее со своей правой ягодицей. Кто-то от души посоветовал не лезть к читателям с нестандартными грудями, которые так и прут из корсажей и декольте. «У приличных девушек приличные груди, а у вас, автор, что? Привет от дойной коровы Машки из села Большие Кочаны!»
Все же читатели были, и это радовало. Но они все прикапывались к деталям, всяким там подробностям про одежду и белье, или про то, где надо было заниматься сексом – типа на берегу трудно, на горе – мрачно, всю жопу исколешь, на сеновале – противно, солома отовсюду лезет, не эротично… В лесу – ваще труба: муравьи и термиты по тебе скачут; в этой тропической природе не разбежишься. В общем, нормальных мест для эротики после внедрения форумчанок в процесс творчества просто не осталось никаких. Не постель же с простынями в доме! Это затерто и банально до черта.
Фофа плюнула и оставила берег горной реки. Все-таки экзотика. Не тащить же Матильду-Виолу с ее кружевами и парижским шиком в конюшню или на кухню, где обитала толстая негритянка Эрнестина, та самая, что поутру стирала джинсы хозяев в мутной воде ручья.
И все-таки Джемс ее смущал. Дело в том, что сцена должна была написаться после того как Джемс – по задумке авторы – выловил главную героиню (ГГ) из реки. Но как ее туда отправить? Ведь они вроде вместе пришли? Не спихнул же он ее в морскую волну (ну, неважно, одна фигня, в речную), а то прямо какой-то хренов Стенька Разин получается, а не красавец-джентльмен Джемс с осиной талией и знойными глазами цвета черного обсидиана!
Может, они по отдельности туда поперлись? Но тогда – зачем Матильде-Виоле платье из Парижа? Что она, как дура, одна потрехает на реку в роскошном туалете? А как же Эрнестина – куда глядела эта стопудовая черная дура? Она же осталась Матильде-Виоле вместо матери, когда та умерла от солнечного удара на ранчо «Рыжие скунсы».
Мать, «хорошо сохранившуюся пожилую женщину сорока лет», обнаружили на террасе работники-негры. Эта замечательная леди, «кожа которой потеряла упругость под пышущим солнцем юга», валялась в гамаке с «бутылкой виски под головой», ее «перегоревшие на солнце груди напоминали два пожухлых апельсина», и она отказывалась дышать.
Может, она бы даже и пришла в себя, но тут форумчанки просто вцепились в Фофу, как тузик в грелку, и начали ее трепать. Больше всего, естессно, возмущались «пожилой женщиной сорока лет» и ехидно вопрошали Фофу, сколько аффару годочков, не двенадцать ли неполных лет. Но ведь в романе это ж девятнадцатый век, глухая древность! Там все бабы после двадцати пяти считались старыми развалинами… Потом прицепились к «хорошо сохранившейся леди» и к «потерявшей упругость коже» – типа как это сочетается одно с другим? А откуда Фофа знала, как «сочетается»! Это ж вдохновение, а не помойка, как у некоторых! Она так и объяснила: пишет залпом, это ж женский роман, а не Тургенев! Не поняли. И про груди тоже прошлись – чего это автору сиськи покоя не дают: куда не сунешься, везде «валом валят какие-то груди». Может, у авторы у самой груди нет? Ага, как бы не так, дуры копеечные. Небось сами – доска-два соска, и туда же, лезут с комментами!
Правда, кто-то потом написал, что у авторы «красивый стиль» и что вообще нечего придираться к свободной прозе – как хочет автора так, мол, и пишет. Захочет, может вообще «оргию устроить из всех персонажей» – это лучше, чем наркоманить по подъездам, пить и всякое такое. И требовали «проду». Ну а потом опять пошло…
Как они, гадюки, потешались над Джемсом! Имя им, видите ли, не покатило, напоминает «джем»! Потом еще кто-то ляпнул, что героя надо звать не «Джем», а «Мурмелад», а какая-то умница предложила обозвать его «Мурмеладовым» – типа из классика откуда-то, из Чехова. Изврат и похабень. Одним словом, пришлось ветку на форуме «Женский стиль» ликвидировать. Ну, не срослось, бывает… Бывает, и медведь... Что-то там было про медведя, который поет. Нет, это женщина поет, а медведь, он летает.
Через пару дней выяснилось ужасное: оказывается, пишущая женщина Фофа хотела петь дальше. И никакие грубые комменты не могли притушить эту злосчастную тягу к перу. Прям болезнь какая-то, честно слово! Фофа никак не могла успокоиться: и днем, и ночью в голове у нее вертелись дрожащие от страсти руки, ноги, груди, волосы и прочие конечности главных героев, привольно раскинувшихся на каменистом берегу горной реки в америкосовских пампасах.
Почему не раскинуться, если там у них негры на подхвате, все тебе постирают-приготовят? И милый образ толстой Эрнестины никак не желал покидать Фофино правое полушарие (если она, конечно, ничего не путала, с этими херовыми полушариями вечно не знаешь, какое – какое). Зато вот с другими полушариями у Фофы был полный порядок. Третий с половиной размер в лифчеге, без дураков, прямо как у Матильды-Виолы… Нет, у той был в разы больше, пятый, ну, или пять с половинкой, шикарные такие сиськи, нестандартные. И попа – просто обрыдаешься, какая. Охренительный попец, а над ним – талия, до которой как раз доходили золотистые локоны… Просто слезы любви типо, даже музыка такая есть, классическая. Вот, Джемс и обрыдался там, на берегу.
И почему они так к нему прикопались? Красивое имя, экзотическое, не Петровичем же его называть… Матильда-Виола, правда, тоже не прошла незамеченной – все припомнили: и известный с допотопных времен плавленый сыр «Виола», и какую-то еще бабу, которая на другой ветке писала про загадочную девушку Аминоретту Таврическую. Приплели сюда какую-то аминорею, типа болезнь, и кошку фрекен Бок Матильду из мультфильма. Ржали до колик, мычали и хрюкали всем стадом, издевались просто! Вообще жесть, страшно вспомнить. И все, Фофа решила, что больше писать не будет.
А вот поглядите – Матильда-Виола с Джемсом снова вылезли и жаждут внимания общественности.
В общем, главные герои прямо вцепились в автору, они любили, они хотели жить и плавали перед ее мысленным взором, как два больших сдобных пельменя с сочной начинкой.
Да… Так всегда бывает у настоящих писателей. Герои не отпускают.
Кто-то из этих… классиков жаловался, что у него герои чо-то обнаглели – ну, там сами вносят свои коррективы в жизнь писателей, женятся, детей заводят, спят друг с другом незапланированно: в общем, жгут. Но что-то говорило Фофе, что Толстые и Тургеневы, по крайней мере, разбирались в этом… в белье своих героев. И в том, как там они штаны носили и лифчики. Им, этим классикам, небось, никто не писал: «Ой, подымите меня с пола, ой, не могу, аффтар, иди лучше уроки учи»! Какие-такие уроки? Разве в этом дело? Она просто заколебалась объяснять, что она женщина, женщина! И роман пишет историческо-эротический, типа сагу. Сагу про настоящую любовь между полами. Да, на берегу, да, на камешках, а кому не нравится – те могут идти лесом!
Фофа не любила свой технологический колледж типо ПТУ, куда поступила недавно, уроки никакие не делала из принципа, подрабатывала в Связном. А что, работа не хуже других… Нет, все это было не то. От такой жизни не штырило и не вставляло. И недавно ее осенило – почему все-таки не то: потому что она должна писать! И схватить славу за жабры. Да, кое-чего она делать еще не умеет. Не научилась. Но в ее возрасте Толстой тоже был не але.
Все есть. Дикое вдохновение есть. Силы есть. Амбиции – просто завались этих амбиций. Опыта – до хренища. С пятнадцати лет сплошной опыт. Но вот… стремно чего-то. Чего-то все-таки не так с этим эротическим романом из жизни америкосов…
Фофа вертела Матильду-Виолу и так и сяк, ночью вместо того, чтобы спать как нормальные люди, сидела за компом и тюкала, тюкала… Комп был мамашкин, старенький, он скрипел, словно рассохшийся лифт в девятиэтажном безрадостном доме, где Фофа жила с этой самой мамашкою, кроткой певчей из церковного хора и бухгалтером.
Фофа, как припадочная, била по клавишам, пищала от волнения и эротического угара, вытряхивалась на лестницу покурить и снова бежала к мерцающему всеми звездами компу.
Под конец она совершенно озверевала, одуревала, и вместо буковок по экрану начинали прыгать и мельтешить разнузданные главные герои – ну, просто вообще без ничего – к великому облегчению авторы, с головой увязнувшей в труселях, кружевных подштанниках и попытках проработать ландшафт и исторический колорит.
Как-то в неурочный час дух неуемного творчества вкупе с сильным и довольно нахрапистым желанием немедленной славы надоумили автору запузырить переписанный шматок текста все на тот же форум «Женский стиль». Он был самый призовой. Другого такого форума Фофа просто не знала. А что она хуже всех, что ли? Почему бы не открыть новую тему и – начихать на обидные комменты? Под новым названием… И не станет она стрематься, не запугаете, дуры!
Через полчаса «Исторически-эротический роман» был обделан с ног до головы, а через час Фофа уже успела настрочить столько огрызающихся ответов, что из них самих можно было бы составить нехилую повесть иссстрадавшейся женской души. Здесь было все: и отчаяние, и боль, и лихое ерничанье, и суровая, стоическая скорбь, и веселое презрение, словом, – все!
Но тут, уже в самом конце, воссияло некоторое небольшое солнце в виде последнего коммента от гостя по имени «Голубая речная липа»: «Автора, детка, кончай балду пинать, что у тебя все Матильды да Клотильды, пиши наше, русское, то, что знаешь ты лично. Настрогай сюжетец про чо-нить такое, что вставляет. Ну, пусть будет уборщица тетя Даша, которая в столе нашла план лабиринта подземного метро или там философский камешек. Или пусть у нее будет крутой секс с демоном из не нашей галактики. Это я так, просто ряд сюжетов набросала, ты сама поверти, душечка. Дерзай, помпончик!».
И хотя Фофа гордо написала всем: «Ухожу, вы никто меня не понимаете, больше никогда не вернусь», но история про демона с тетей Дашей запала в ее мятущуюся душу. Это ведь действительно сюжет – и из нашей жизни! Про уборщиц Фофа знала не очень много, но, как они живут, было нетрудно выяснить – каждая вторая баба в их подъезде по виду точно была самой отъявленной уборщицей.
Джемс и Матильда-Виола с их убогим речным эротизмом после этого куда-то совсем испарились: секс Демона с тетей Дашей теперь занимал все скачущие мысли авторы. Она, конечно, никакая не тетя, а просто так себе девушка. И работает она младшей моделью в престижном агентстве моделей. А живет с дорогим попугаем. Ну, то есть не живет она с ним, живет она одна (потому что Фофе реально хотелось съехать от мамашки), а попугай… это самое… какаду… у нее в клетке болтается.
Вот… И все восторгаются ее красотой и внешностью. Но она всех посылает. Она гордая. И ни с кем не хочет трахаться за промоушен, вот так-то!
А что если совместить находку камня и секс?..
Например, так: тетя Даша, прибираясь вечером вокруг стола топ-менеджера в кабинетах НИИ «Рыбнимясо», где исследуются проблемы совмещения кислого с пресным, рыбных блюд с говядиной и жопы с пальцем, вдруг находит в одном из ящиков… Ух, ты, что это за херь?
Впрочем, это все Фофе снилось, точнее, приснилось как-то на одной из зорь ее бестолковой юности. Наяву она никогда бы не смогла такого сочинить. Она сочинила про модель. А тут…
Сон был такой: тетя Даша (или тетя Душа, неясно только было, почему она оказалась здесь вместо запланированной младшей модели с попугаем), пробираясь как-то беззвездным вечером в завалах одного из ящиков стола топ-менеджера, в полной темноте, сугробах бумаг и коллекциях степлеров находит демона. Это очень маленький демон, не больше наперстка, но сил для игр и роста у него куда как много… И вот в ящике начинаются эти самые (довольно-таки сомнительные) игры тети Даши с демоном, который на глазах вырастает и увеличивается в размерах.
Белобрысая, стриженая, взъерошенная Феофания, хлопая серыми очами с поволокой (в это время суток цвет их до странности напоминали туманы, стлавшиеся по побережью Белого моря, где родилась ее прабабушка Марфа Мореевна; вот только Фофа об этом не догадывалась, а сказать было некому), сидела на кухне посреди банок с солеными помидорами и еще какой-то мамашкиной парашей.
Феофанией ее умудрилась назвать не в меру церковная мамашка (совсем уж забуревшая в этом своем православии семнадцать лет назад, когда в их микрорайоне открыли сразу четыре храма шаговой доступности), по каким-то ихним задрипанным святцам. Священник-батюшка посоветовал. Типа царственно звучит. Это надо же было так удружить доче! Но, как оказалось, это было не самое трагическое происшествие в семнадцатилетней жизни… да, да, Фофы. Фофы, а не кого-нибудь.
Потому что буквально через несколько дней пребывания дочи на этом свете выяснилось, что Феофанию выговорить никак нельзя, особенно кликнуть посреди других мамаш – на детской площадке, например. И она была незамедлительно переделана в чудовищную Фофу или, в крайнем случае, Фофочку. Как говорится у придурка Толстого, из князей – в грязи, или как-то там еще… Вот тебе и царственное имя! Мамашка дура, Толстой дурак, все идиоты. А в школе что было! Жесть и мрак.
Одно время в старших классах Фофу звали «Гламурная Фофка (или «Попка» - тоже не подарок), переделав ее из «гламурной фифы», потом просто «Глям», «Попка» или «Фифа». К окончанию гребаного девятого класса Фофины страдания переплавились в нечто, как говорилось на всех психологических сайтах, – более ценное: опыт.
И вот об этом – о ценном типа опыте - она как раз и собиралась писать.
Но опыт почему-то не желал рядиться в гламурные одежды высокой эротики.
Фофу до боли возмущала галиматья, которую она случайно увидела во сне. Добро бы принца-сатану увидела на мерседесе, ну, на крайняк, демона-инкуба в дорогой шубе, выходящего из венецианского зеркала (о таком вот инкубе в шубе писала одна из форумчанок – типо она щас пойдет и напишет роман-бестселлер про такого вот красвчега)!
А тут ящик в офисе, а в нем какое-то куриное беснование! От возмущения Фофа не могла спать уже вторую ночь. В общем-то, можно было и повозмущаться: мамашка еще дрыхла, похрапывая где-то в потаенных глубинах нехитрой квартиры, день предстоял субботний, начинался март – все эти синие тени, длиннее деревьев, все эти солнечные всплески во внезапно обнаружившемся небе, все эти ахи и вздохи на форумах, все эти обманы, заманы и заморочки пакостной московской весны. Все эти смутные и щекотные желания – от славы и денег до жажды немедленно встретить в зеркале своего, и только своего желанного инкуба…
Ну, и шуба тоже не повредит – на следующий сезон.
Нет, писательство Фофа не бросит – пусть они все там подавятся и охренеют конкретно. И про инкуба напишет, а чо, стибрит чужую идею и напишет, кто ей запретит?
Итак, многообещающая модель, Зося Рыбацкая, как-то весной встречает в ихнем офисе инкуба… Ну, то есть, она, конечно, не инкуба встречает, а роскошного мужика в... шикарном пальто из леопарда. Но он, ясное дело, недосягаем, хоть ты зарежься, потому что он – важная птица, состоятельный и крутой, только он не папик, а помладше, среднего такого возраста. И вот Зося, вся в соплях и сантиментах, приваливает домой после всех показов и фотосессий, вся никакая, моментально отрубается, а посреди ночи вдруг чувствует – зеркало фосфоресцирует, типа все блестит, как море. Как море под луной.
И тут прям из зеркала ка-ак… И что-нить еще можно такое вставить… Она, Зоя, лежит на диване и вся светится легким голубоватым светом. И попугай ее тоже пятнами пошел, фосфоресцирует, как ненормальный. Ой, или это Зося была? Ну, ладно, это все мелочи жизни, а главное – у Зоси (или Зои) бюст тоже весь прямо утопает в прекрасном сиянии. Как этот… как маяк, во! Маяк для инкуба. А зеркало для него вроде как инкубатор… Они там плодятся и размножаются… В зеркале… Зеркало зыркало на Зою… Что-то холодное прижалось к пышной Зоиной щеке… В зеркале сидел маленький, весь в пупырышках, инкуб и стучал в стекло своей когтистой лапкой… «Выпусти меня, Зоя, у тебя такое имя запиписечное, красота прям, Зинаида, зайка, Зоя… Заира… Зульфия… »… «Ты кто?» «Я… это… джинн». « А где ты?» «Как где, ты чо, не видишь? Меня твоя мамашка, скотина, запузырила в огурцы… Мне тут тесно. И укропом воняет, ну, чо ты, ну, пусти… я тут охуел уже…»
Холодное опять заскользило по скуле, как будто приложили к ней столовую ложку. Фофа вздрогнула и очнулась. Она упиралась щекой в огромную банищу, под завязку полную солеными, малопристойными огурцами в самых непринужденных позах развалившихся за стеклом. Действительно, пахло укропом.
В банке никого не было.
Если бы чертыханиями и вправду можно было бы вызывать чертей (или, ладно уж, инкубов – в шубах или вообще без ничего, как пресловутый Джемс), то Фофа наплодила бы целую дюжину этих мелких и крупных любителей эротики – как раз вскоре после своего пробуждения. Она кипела, пылала, ругалась и бесновалась: да и как было не ругаться? Ведь все, все лучшие творческие идеи были оплеваны – и не кем-нибудь, а какими-то гребаными снами, которые и вообще нельзя считать за разумную, блин, деятельность мозга. Просто происходит наплыв всякой фигни – и все. А ты давай, просыпайся и заморачивайся потом целый день, почему ты себе приснила такое говно.
Фофа тупила до вечера. Больше всего ей хотелось залезть на форум и почитать, чего креативит народ: вдруг дадут какую-нить зацепу за сюжет. Но гордость не позволяла. За день Фофа все-таки сумела переиграть всю волшебную картинку: теперь комната Зои была вся обустроена так, что типа вся зазеркалена; ну, то есть, две параллельные стены были все такие – отражались одна в другой – и, если, к примеру, зажечь свечку и встать столбом между стен, то получится нехилый мистический коридор. И тут, значит, Зоя решает вызвать своего инкуба из зеркала и читает… А чего читает-то? «Отченаш» наоборот – как все фанаты сатаны? Неа, мамашка убьет, если узнает.
Нужен какой-нить зеркальный, крутой, шикарный такой приворот.
Еще через два часа суматошного тасования всех мыслимых и немыслимых колод колдунских сайтов, Фофа наконец осознала, что таких приворотов нету, ну, или она ничего такого шикарного найти не может. До этого Фофа никого не привораживала: как-то не до того было. Да че этих козлов и привораживать-то, от них и так лопатой не отмахаешься, по любому!..
Фофина прабабушка, Марфа Мореевна могла бы здесь кое-что подсказать правнучке, но Фофа, как уже было упомянуто, о Марфе Мореевне ничего не знала, потом что никто так и не удосужился рассказать ей правду. Сначала бабушка боялась даже и шепнуть такое мамашке, своей доче, а потом, когда эта самая доча про все узнала, то, к бабушкиному изумлению, выяснилось, что ей все равно и некогда, и «жизнь уже другая» и вообще «это было при царе Горохе». Вот так-то истина о том, что «деды ели лебеду, а у нас оскомина» до сероглазой правнучки Фофы как-то не добралась, застряв на полпути из Сибири.
Но правнучка Марфы Мореевны Феофания на самом деле пошла в прабабушку куда больше, чем это казалось на первый взгляд (хотя, кому это, собственно, казалось, кроме меня, непонятно, потому что родственники у Фофы, как мы уже знаем, выдались на диво беспамятными). Прабабушку можно было убить, но вот унизить до забвения всего святого, разбить и сломать ее оказалось трудновато, если не сказать больше.
Одним словом, Фофа, подумав, решила не сдаваться. Конечно, снится жесть, и все время какие-то, блин, емкости… Да еще и с инкопом… То есть, с этим, с укропом…
Но тут понятно было, что без помощи не обойтись. Но вот чьей?
Профессиональные писатели всегда обращаются за консультациями к разным астрологам и шаманам. Это Фофа знала из откровений форумчанок. Некоторые хвастались, что зарабатывали текстами на жизнь, а кто-то даже фрякал (кто-то с ником «Аноним»), что знаменита, но скрывает свое настоящее имя, чтобы не сплетни не поползли. Именно они и писали Фофе: «аффтар, иди лучше щи вари, от твоего теста… несварение может быть…» Тьфу ты, мать перемать, не от теста, а от текста, блин.
Кстати, о блинах. Одна из них, с ником «Блинчик с маслом», и другая, у которой ник был «Подруга Льва», вообще во всеуслышание заявили, что обращаются к специальным гадалкам, когда «не прет креатифф» «когда крупный затык», «бессознанка наизнанку» или «когда издательство торопит, а сюжет не закручивается как надо».
Какая-то шаманка даже открыла потом на форуме свою ветку: так и написала: погадаю прям тут, пишите возраст, имя и честно свою проблему и все зарядили писать, две тыщи с лишним запросов на погадать про будущее, про карьеру, деньги, на любовь и секс. Кто-то даже спросил про пробу пера – как именно в будущем пробовать его, это перо? Может, сразу сагу или эпапею настрогать? Правда, ответа никто из спросивших не добился – форумская гадалка так и не втыкнулась, в чем разница между сагой и эпапеей.
Но не будешь же в такой ситуации светиться и лезть с эротическим романом из пампасов, который все эти гады и так читали и обосрали с ног до головы. И с другим романом, из нашей жизни, про инкуба, может выйти еще хуже.
Позориться, спрашивать, почему сны мешают сюжету, и что делать, если креатифф как раз прет, но никак не закручивается в сюжет. Пошлют опять щи варить или уроки учить. Или напишут: «Атскребаюсь от пола фкаторый раз!». Неа, хватит с Фофы уже этого безобразия. Вот мамашка тоже всегда ржала, как кобыла, когда доча приносила ей в детстве свои сочинения в прозе. А доча никогда не писала преснятину, всегда – или про Эльфис, космическую пиратку, или про ковбоев там всяких, магов, экзотика чистая, фентези, стиль!
Вот мамашка, точно, отскребалась от пола – сразу видно – бухгалтер, где ей понять запросы дочи! А доча, может, «Войну и мир» прочла в четырнадцать лет – всю! Ну, если по чесноку, мир – весь, а войну – почти. Многие из вас читали эту бредятину Льва Толстого? И – всю – прочли до конца?
А в школе…Учительницы всегда плакали от Фофиного стиля: одна, в пятом классе, даже закрылась руками и ревела, как дура. Хотя, может, это она не ревела, а… как те, на форуме. Нет, лучше уж не думать. А то ваще пипец.
Наверное, последнее соображение – про русачку Марианну Станиславовну – и дало Фофе хороший креативный пинок под зад: так, по крайней мере, думала сама Фофа.
Она сходила в ванную, умылась и села искать в сети свою, особую шаманку, не с форума, конечно, а со стороны. Но че искать-то? Кого? Никто в инете таких консультаций, судя по всему, не давал. То ли это был слишком уж невероятный запрос, то ли просто креатиффные гадалки высшего класса сейчас все были в отпуске на Лазурном берегу или где там отдыхают такие леди гаги. В общем, поиск пошел по кругу.
Фофа не знала, как формулировать этот гребаный запрос про эротическое творчество. Сначал так и написала; «Ведьма-шаманка. Помощь в создании написания эротической саги», и тут на нее стало вдруг вываливаться такое, что просто мама не горюй. Сначала сайты каких-то убогих целительниц, потом фильм «Шаманка 2» – про вуду, потом реально жесткое порно с этими… элементами мистицизма… И никаких настоящих экспертов по написаниям романов.
Я не уверена, что Марфе Мореевне пришлись бы по нраву Фофины затеи, она-то хорошо знала, что от гадательниц-ведьмачек хорошего ждать нельзя. Давным-давно ее жениху, молодому Борису Олсуфьевичу, Фофиному прапрадеду, ведьма-цыганка как-то посулила «валеночек»: мол, «валеночек с дети спадет – в путь-дорогу поведет», да только он ведать не ведал, что за путь-дорога ей привиделась, а цыганка ему и сказывать не стала, чтобы не стращать понапрасну. Потому он и не испугался гадания, хоть понимал, что бес его попутал гадалку слушать, заплатил ей мзду да и кончено дело. А, вернувшись домой, женился на милой сердцу, богосуженой девице-песеннице Марфе и привел ее в большой двухэтажный дом, где всего было вдоволь.
Под конец, совсем отчаявшись и обессилев, Фофа набрала в гугле: «Помогите, снятся плохие сны, мешают креативу». Эта Фофина затея оказалась куда более успешной. Больше всего полезло инфы про сонники, но были и какие-то клубы сновидцев, группы осознанных сновидений и всякая такая хрень, от которой еще совсем недавно Фофа угорала не по детски, когда встречала в интернете. И вдруг – удача, «цыганская ведьма Рада предлагает помощь: заговоры на креатив в работе, на удачу, будущее у вас в кармане»! Фофа, как говорится, не могла поверить своим глазам: но поверить пришлось, потому что цена, которую Рада запрашивала за свои услуги, равнялась трем походам в ночной клуб «Буратина». Ладно, от Буратины мы откажемся на время.
У Фофы тряслись руки, когда она звонила неизвестной ведьме, знавшей слово «креатифф». Ей отвечала явно не Рада, какая-то то ли подруга, то ли ассистентка. Интересно, бывают ли у ведьм секретарши? А подруги? Одним словом, какая-то баба записала Фофу на шесть и продиктовала нехитрый адрес в центре. Буржуинская ведьма жила на Покровке – это пилить еще туда полтора часа, ваще жесть. Ну, может, у этой Рады офис там… Может она сама из Ново-Ебуново пилилюкает каждый день, встает ни свет не заря: ведь работы в городе завались – привороты-отвороты, заговоры на бизнес, на любовную всякую херню – тут деньги можно грести лопатой…
«Белая магия, черный бутон…», - вертелось в голове у Фофы: че-то она такое слышала в фильме про революцию или войну, по телеку. Фофа была невнимательна, она никогда толком ни во что «не втыкалась», поэтому обычно руководствовалась в своей истории жизни случайным набором событий, выражений и совпадений.
И так во всем, кроме чужих историй. Их она хотела писать, чтоб было все в ажуре, чтоб комар носа не подточил, так скажем.
К ее полнейшему изумлению, даже остолбенению, «Центр эзотерики, психологии и магии», куда она приперлась под страшным, внезапным и совершенно неуместным дождем, назывался именно так – «Черный бутон». Чудно, даже прикольно.
Она вкатилась туда в мокрой насквозь куртке – ее встретили белые под мрамор стены, заморские цветуечки в горшках типа «бамбук», страшные кожаные кресла, ультра-модный ресепшн, весь из металлических палочек, галочек и елочек, сильно смахивавший на барную стойку, и мелкая таракановидная девушка по имени Валерия. Девушка вся противно поблескивала: блестел ее нос, лоб, даже как-то переливались лаком губы и волосы, посверкивали мрачные глазки. Когда она открыла рот, то стала еще больше похожа на засахаренного таракана-пруссака, хотя тараканы обычно молчат.
- Добрый день. Вы по какому вопросу? – сказала она любезно и неприветливо – она как-то умудрялась все это совмещать.
- Я… Тут это… К ведьме на прием записана. На шесть часов, - Фофа проглотила слюну. Ей было страшновато.
- На шесть? К Раде? Имя-фамилия? А вы студентка? Ах, колледж? Вы москвичка? Так. Вы знаете, сколько стоит прием? Ах, заранее записались? Ах, на сайте? А сколько человек в семье? Мы тут составляем опрос… Откуда к нам приходят, как узнают о нас, кто, одним словом, наши дорогие клиенты? Ах, двое в семье… Так. Спасибо. Ждите.
Фофа не помнила, как вытащила свою заветную папку из рюкзака, как упала в кресло, как пила безвкусный чай, как осматривала пухлотелого, зеленоватого будду посреди какого-то надоедливого фонтанчика. Ее колотило и прям скручивало, потому что это была реально первая ведьма, с которой Фофа собиралась познакомиться, и от перспективы такого знакомства на душе было ветрено и хмуро, даже как будто штормило. Вместе с Фофой тряслись отпечатанные странички про модель Зою и комнату с зеркалами. Визит к ведьме их явно не радовал.
Вокруг ходили ходуном белые до синевы стены. Наконец Валерия соизволила Фофу пригласить. В темном кабинете ведьмы дымились какие-то гребаные свечи, пахло по колдунски, какой-то мазью, шерстью и индийскими палочками. В самом центре кабинета, под золотой лепной люстрой, увешанной мелкими херувимами с неуловимо-кладбищенским отливом, стоял стол с большим шаром. Люстра не горела, но свечи делали свое дело – было почти светло. В шаре плавилась люстра, и болтались босые золоченые пятки с крылышками. Оглядываясь, Фофа подошла и наклонилась к пузырикам под стеклом – их было до ужаса много, так много, будто в шаре скопилась мыльная пена. Искорки ходили, двигались и подпрыгивали внутри, как наскипидаренные, – но Фофа бы так никогда не сказала, она бы просто выдохнула: «Феерично!..» Что она, собственно, и сделала.
- Чего глядишь, гадаешь, много не нагля-адишь, девочка, - раздался жирный голос. Фофу прям тряхануло конкретно, она подумала – ну, все, кранты, щас прям отъеду в мир иной, но никуда не отъехала, а, напротив, упала в кожаное кресло в нуляк такое, как в приемной.
Из-за шара высунулась косматая голова с густо подведенными очами. Рот был темен и весь разъезжался в стороны, как вазочка с малиновым вареньем. Совершенно ошеломительный маникюр сиял на пальцах драгоценными камнями всех цветов радуги. На шее Рады брякали золотые цепи, обереги и настоящие мониста – кажется, из иностранных монет. Надпись на черной майке или балахоне расшифровать было нельзя, потому что сверху на нее наляпали огромный алый череп, чем-то мучительно напоминавший тыкву из Хэллоуина.
Фофа никогда такого не видела – зато нечто похожее видел когда-то, а именно в 1916 году, Борис Олсуфьевич, ехавший в Архангельск к семье третьим классом и в поезде встретивший цыганский табор, севший в Вологде и в Няндоме исчезнувший из вагона. Даже и не табор, а огромного барона в тяжелой дохе нараспашку с его клубящейся, разноцветной и разнузданной семьей, женами, дочерьми и братьями. Сонный барон Хулупий стоял, выпятив трехведерное пузо, посреди лавок и по-кошачьи зевал, вокруг сновали его цыганки в своих пыльных юбках и платках, все, как одна, блестя на свету бусами, монистами и полуголой, несмотря на смурый, сырой морозец, грудью. Народ обходил их стороной, перебирался, шепчась и ругаясь, на дальние лавки.
В лязге, мелькании черных окон и снежных мартовских полустанков, полуосвещенных, полузаброшенных, тоскующих по весне, на деревянной скамье, под мутным фонарем и услышал Борис Олсуфьевич, торговый человек из поморского города Колы, свое единственное в жизни предсказание. Услышал его, сам того не желая, не думая, но уже гадая, целыми днями гадая – как-то сложится его жизнь. Вот потому-то и услышал, потому что втайне хотел узнать, что судьба ему сулит. С детства его пугала мать: «Спи-усни, засыпай, а не то цыганка придет, тебя украдет», да, вот, не углядела с небес: не успел сынок возмужать, как цыганка пришла, поворожила да судьбу его и украла.
А Лала, та, что ему ворожила и наворожила счастливую женитьбу, крепкое хозяйство, дитя да валеночек, дальнюю дорогу да казенный дом, была вовсе не черной. Он все глядел на ее большие темно-русые волосы, падавшие, как дождь, на пунцовый бахромчатый платок, в который она куталась привычно-рассчитанным жестом, на ее жесткие пальцы, на пожухнувшие от времени карты, на путаницу дешевых монист, игравших огоньками на темной шее. И эти огоньки монист, блеск монет, полустертых, как огни за ходящим ходуном окном вагона, словно в омут утянули Бориса Олсуфевича. И долго он потом себя корил за то, что поддался, оплошал, а когда сбылось, крепко ему по сердцу ударило.
-Ну, садись, садись, девачка, пытат судьбу будем, - сказала гадалка Рада взъерошенной Фофе.
Фофе не очень хотелось пытать судьбу, тем более, она побаивалась, что пытать здесь мрачными вопросами будут ее самое, а вовсе не какую-то малопонятную ей судьбу. Поэтому она сделала единственное, чего ей по-настоящему хотелось: протянула ведьме Раде листочки с Зоиными приключениями в зеркальной комнате и сказала:
- Я тут, это, писательница. У меня это… творческий ступор. Не могу писать. Я из-за этого пришла вот. Сны плохие замучали. Мешают писать. Ну, это самое, с креативом беда, понимаете?
Видимо, ведьма Рада все-таки не понимала, потому что смотрела на Фофу бессмысленно, как большая черная моль.
- Ты, девачка, - наконец вымолвила она. – не тарапись, судьбу попытаем, вот она нам и ответит, с чего это у тебя… как ты сказала?
- Ступор в креативе, - подсказала ей Фофа. Листочки она положила на стол и приготовилась слушать. Ее немного трясло – или все еще потряхивало, потому что черт его знает, чего можно ждать от ведьм.
- Сколько ж тебе лет, что такая умная? – поинтересовалась вдруг Рада, и Фофа не поняла, стебется она или взаправду интересуется.
- Ну, семнадцать, а чо, это плохо, что ли? – в свою очередь пульнула она вопросом.
- Неплохо, совсем неплохо… - сказала ведьма. – А звать тебя как, девачка?
- Фоф… Феофания… - уф, чуть было не ляпнула, как обычно.
- Ну, что ж, Фофания, слушай, - сообщила ей ведьма, по дороге склеивши из двух имен одно, не самое, надо сказать, удачное.
- Сны, говоришь, тебя мучают? Вот ща посмотрим все твои сны…
Свечи немного коптили. На самом деле их скачущий свет мотался по стенам точно так же, как когда-то свет вагонного фонаря, но разве можно это понять и увидеть, сидя в кабинете у ведьмы…
Фофа, как мы уже догадываемся, была отважной, поэтому спросила:
-Эй, постойте, я это… вопрос… у меня… Это не грех? Ну, то, что мы тут делать будем?
Это вопрошание потребовало от Фофы всей ее решимости, потому что ей было очень страшно уйти – вот так, несолоно хлебавши (как бы сказала Марфа Мореевна), если бы вдруг выяснилось, что совершаемое все-таки грех.
Раду вопрос не изумил. Молча она достала из папки большую белую бумагу, пришлепнутую синей печатью, с ленточками. Молча сунула ее Фофе, которая жадно прочла: «Разрешается духовная поддержка верующим с целью терапии и решения психологических проблем. Отец Иннокентий». И подпись.
- Из лавры, - буркнула ведьма Рада лаконически. – Ну, што, устраивает?
- Устраивает, - выдохнула несколько озадаченная Фофа.
- Ну, милая, - Рада уселась поудобнее в кожаное кресло, вдавивши в него немалых размеров телеса, сверкающие разноцветными красками и каменьями. – Ща… Судьба твоя в шаре… Вижу… Вижу… Ох, вижу, - провыла она вдруг прозаически, - что не учишься ты, девка, ни хрена, маме своей кровь портишь… Погонят тебя из учебного твоего заведения, пока ты тут свои писульки строчишь… Ох, мама плакать будет… Она вкалывает на дочу, а доча вон что…
Фофа как сидела, так и села. Такого ей никто и никогда не говорил – из посторонних, конечно, потому что мамашка пела ей эту песню чуть не каждый день. Но вот чтоб какая-то тетка-ведьма – и такое сразу запулить! Чума. Отпад. Жесть.
Фофа не догадывалась, что ее нехитрая повесть прямо-таки изображена у нее не только на лбу, но и на всех остальных частях тела. Старые джинсы, от которых точно отказалась бы негритянка Эрнестина, китайская маечка-фуфаечка с выпученными личиками каких-то маловразумительных звезд, взъерошенные, почти белые волосы и крепкий блестящий слой макияжа, похожий немного на змеиную чешую, - все это (да еще осторожные наводящие вопросы Валерии и Фофины безоружные ответы), говорило о Фофе многое. Но не все. Потому что оставалась еще большая-пребольшая невидимая часть, которую ведьма Рада прочесть так легко не могла. А остальное читала она неплохо. Что и продемонстрировала ошарашенной Фофе.
Настало время подлить в огонь некачественного, но вполне съедобного масла.
- Бут лаве идет к тебе, скоро случится, велит со мной делиться, - внезапно выдохнула ведьма, глядясь в шар и видя там свой нос и какие-то блуждающие огоньки. – Деньги, говорю, к тебе большие идут, девачка. Продаш книжку в популярное издательство, ох, популярное… Ох, будет тебе встреча с принцем… Купит принц твою книжку, купит… Встреча у тебя будет с судьбой…
Обычно Рада так не завывала, потому что мода на беспросветную цыганщину осталась сильно в прошлом. Но перед Фофой было просто жалко не повыть. И Рада налегала на каждый слог, особенно стараясь смазывать своим басом концы фраз, вспоминая фильмы про цыган. Ох, «Табор уходит в небо»… Ох, Луйко Зобар… Она давно уже так не развлекалась.
- А сны? – пожелала узнать ликующая Фофа. Все ее кошмары теряли свое оружие прямо на глазах, демоны из снов отступали, банки и ящики опорожнялись и наполнялись звонкой монетой… И славой. Фофа прямо видела эту славу – у нее был густой, шоколадный оттенок.
- Все будет в шоколаде, девачка, писать будешь, лубить будешь - сказала Рада, которая что-то такое временами ловила, но большей частью пропускала любые подачи.
После этого Фофу можно было саму намазывать хоть на стену, хоть на кресло: Фофа растеклась и растаяла.
- Сны у тебя, девачка, будут другие, ох, богатая будешь, ох, счастье загребешь полной рукой… - пообещала ей Рада, вспомнив про вопрос.
- А скоро это будет? Ну, встреча с принцем? С судьбой? – пропищала Фофа, с трудом выталкивая голос изо рта. Она смотрела на Раду с обожанием.
- Да вот как лодочку потеряешь, так и встретишь, - ляпнула Рада задумчиво – первое, что подвернулось на язык. Она уже изрядно подустала от всего этого спектакля. К тому же он был девятый за день.
Фофа встревожилась. Лодочку? Она лодочки не носила. Только балетки. И что же это значит в контексте романа про эротику из нашей жизни и встречу с популярным издателем?
Но Рада ее успокоила: «Вот скоро и узнаешь, милая… Пять тыщ на ресепшене заплатишь. Прощай, девачка».
- По… Постойте, я это… как вы это делаете? Вы ведь потомственная ведьма, посвященная, да? Ведь да? Можно у вас научиться этому… Ну, как видеть в шаре? – Фофа лучилась, ей было легко, хотелось чего-то там такого… Ну, словом, хотелось петь.
Рада скривилась. Пора было завязывать с консультацией.
- В моем роду, девачка, тайные знания передаются только члэнам сэмьи, - прогнусила она совсем уж жутко, по-карменски и по луйко-зобаровски. – Иди, не абарачивайся! Дэвэс лачо!
Дэвэс Лачо на романи чиб значило «добрый день», но Рада (в миру Виктория Шилкина) не ленилась использовать эту присказку в самых неожиданных ситуациях. Действовало всегда безотказно. Вот и теперь Фофа развернулась и пошла к выходу, как заговоренная.
В переполненном метро ехать до Бутово никого не греет. И Фофа отключилась: она все думала, точнее, даже не думала, а вертела в голове услышанное (правда, оно все норовило повертеться-покрутиться само). Как ни странно, одна-единственная фраза пересиливала все остальные – про семью.
Фофу сильно задела передача тайного знания одним только члэнам семьи. Мымра. У нее, видите ли, тайное знание, а у других куриный хвост…Она, видите ли, передает знание только в семье… Коза. Но дело все-таки сводилось к тому, что Рада-Виктория отшила Фофу, и Фофа чувствовала некоторый позор и гнев, как будто ей указали на дверь.
С другой стороны, что-то смутное происходило и вздымалось в Фофиной душе – параллельно с позором и гневом. Было похоже, что ей действительно указали на дверь – на ту самую, единственную, желанную. Указали типа в какую дверь войти. И Фофа стала входить. Тайное знание… думала она. Знание рода… То самое, которое только семье и передается…
Чем мы хуже их? (Фофа имела в виду каких-то полуволшебных цыган, какой-то разудалый табор, каких-то залихватских цыганских ведьмаков-баронов, о которых, кстати, сама Рада, она же Виктория, толком ничего не знала, так как ни с каким табором дел не имела. Но все же… Сама она была родом из Вологды, а там когда-то до революции стояли цыгане, богатый табор был)…
Тайное знание… А есть у меня, у нас (у каких-то нас) это знание?... Вот был б прикольно, если б было… Никто не ехал бы один, одна… в этой толпе… Фофа сидела в трансе в самом конце вагона, так набитого людьми, что, странное дело, начинало прямо клонить в сон. От духоты и нечистого воздуха в марево сонное затягивает, сказала бы Марфа Мореевна, которая видела поезда не в пример хуже этого, те самые телячьи вагоны, которые увезли и семью на спецпоселение под Воркуту в поселок Свободный, где жили, нет, не жили, а долго умирали в палатках на снегу и ели лепешки из опилок и древесной трухи.
И вот Фофа полудремала, полужила в метро, потому что начала видеть во сне что-то не вполне понятное, что-то смазанное, грузную и грязную цепочку товарных вагонов, то ли черный снег вокруг, то ли тьму. А где же море? Где берег с туманами, который она так давно знала? Что у нее отобрали, кто отобрал? А вот и море, но как же по нему плавать, когда лодки-лодочки-то и нету?
Она все думала, что же она потеряла – не лодку ли? Только у лодки название было другое, вроде как юла…Оно не давалось в руки, вывертывалось, уплывало… Отобрали лодку-юлу, дали вместо этого ящик… Вагон… И душа там ходит-бродит, никак не выйдет… Тетя Душа… История из нашей жизни…
Ей хотелось пить, и она все время просила кого-то дать ей воды, но воды не было. Ей хотелось пить, но, странное дело, больше, чем жажда, ее мучило что-то иное, растерянная, почти немая тоска по будто бы другой жизни, другим словам, по миру, где, я бы сказала, есть смысл, но Фофа так подумать была не в состоянии.
Поэтому она просто водила сонными глазами по вагону, пока глаза эти не уперлись в такие вот слова: «Любовь долготерпит, милосердствует, любовь не завидует, любовь не превозносится, не гордится, не бесчинствует, не ищет своего, не раздражается, не мыслит зла, не радуется неправде, а сорадуется истине; все покрывает, всему верит, всего надеется, все переносит».
Яркие, как светящаяся реклама, буквы, все разноцветные, пестрые, ало-желто-зеленые, сияли на черной майке девушки, с трудом удерживающей свою позицию у стеклянной двери, разделяющей вагоны. Куртку девушка держала в руках, и сочная надпись горела у нее на груди, как прожектор.
Фофа перечитывала эти дикие, ясные слова буква за буквой – как когда-то их читала Марфа Мореевна, так любившая сказы и песни, читала в тот самый день, когда в 1930 году в двухэтажный дом с лощеными лавками и белой печью пришли за ними – раскулачивать. И отобрали все: и дом, и овец, и коптильню, и карбас-корабль, и лодку-йолу, и тулупа лишнего не дали прикрыться, что успели навязать в узелки, то с собой им и выдали эти, из комбеда, да из НКВД.
Слова лишнего не дали сказать, посадили в сани, чтоб на станцию везти, Марфа только и спохватилась с собой Святую Книгу взять, за пазуху сунула, чтоб не приметили. Да детишек еще успела она одеть-обуть, а еды-питья им никому с собой взять не позволили… И вот когда сели они в сани, да под крик и плач тронулись лошади да пошли шагом, подскочил к саням сосед Макарыч полупьяный, что с теми, из комбеда пришел, да валеночки со старшего, Олеши, и снял.
Ему, мол, соседу, нужнее, а дитя уже, одно слово, – не жилец.
«Любовь долготерпит, милосердствует, любовь не завидует, любовь не превозносится, не гордится, не бесчинствует, не ищет своего… Любовь сорадуется истине… Сорадуется истине…» читала Марфа, ох, как любившая светлое слово, мастерица сочинять да сказывать старины да новины, добрым людям на утешенье, себе на поученье.
И вместе с нею в душном вагоне эти слова читала ее правнучка Фофа, больше всего на свете хотевшая только одного – придумывать истории.
Настоящие истории – из нашей жизни.