Давным давно, много лет назад сидели мы с одним моим высокоумным приятелем за пивом и скрашивали дефицит закуски философской беседой. Слово за слово выстроился у нас один любопытный силлогизм, о котором я потом начисто забыл, но вот в нынешнюю эпоху он вдруг всплыл в памяти, поигрывая в новом контексте кой-какими новыми смыслами. Итак, воспроизвожу.

Первая, то есть «большая» посылка.

Искусство в широком и серьезном смысле слова — это вам не хухры-мухры. Я и сейчас могу взяться доказывать (и преуспеть в этом), что «Высокое искусство» - это продолжение богословия или, если смотреть в другом ракурсе, то богослужения. Будь это хоть музыка, хоть поэзия, хоть живопись (о танце мы стыдливо умолчим) — лишь глухой и слепой не увидит, не услышит, что и великие композиторы, и великие художники только и знают, как талдычат нам о Божьей воле, живописуют тот Горний мир, который мы, профаны, не способны увидеть невооруженным глазом.

Обратим внимание, что при этом среди всех искусств литература, то есть «Высокая проза», стоИт несколько особняком. Всего лишь потому, что для богослужения она не наделена должной мерой абстрактности. Зато в ней присутствует другое — рационализм описания, логичность рассуждений и то, что принято называть «натурализмом» или «реализмом». То есть, набравшись дерзости, осмелюсь сказать, что настоящая проза — это некое документальное описание жизни, но только не совсем той жизни, которая плещется вокруг, а несколько другой, «идеальной» (не в смысле идеализации, а в смысле воплощения некоего таинственного «идеального мира»).

Даже самый распрореалистический роман рисует нам какую-то специфическую жизнь, в которой в нужный момент стреляют развешенные по стенам ружья, в которой услужливые духи в подобающую минуту выкатывают из кустов хорошо настроенный рояль, в которой идущий по жизни герой встречает наставника именно тогда, когда это требуется по сюжету, находит друга или подругу в ситуации, когда это ему особенно необходимо. Это повествование, в котором раскрываются прекрасные души, ангелы взлетают на небеса, а злодеи во всей своей черной красе выходят из тени и раскланиваются перед публикой. И, наконец, кердык нашему герою подходит именно тогда, когда заканчивается роман, и автор с облегчением отодвигает рукопись, сказав все, что он хотел нам сказать. Вот мы и добрели до ключевого слова - «заканчивается». Роман от жизни отличается именно законченностью, полностью выстроенной гармонией, завершенным кружевом из человеческих судеб. То есть что это? Да ничто иное, кроме как... описание КОНЦА СВЕТА.

Фиксируем это открытие. Ведь в самом деле, за последней страницей романа жизни уже нет. Да она и не нужна. Все, что должно было свершиться, свершилось, и свершилось самым гармоничным, самым законченным образом, что и отличает хороший роман от плохого и вообще от «нелитературы».

Вторая, «малая» посылка

А теперь посмотрим вокруг. Внимательно посмотрим. Ничего не замечаете? Хотя бы в сравнении с тем, что было лет 30-40 (это у кого имеется такой долгий опыт) или хотя бы лет 10 назад? Вам не кажется, что жизнь, наша жизнь, та жизнь, которую мы видим, становится все красивее, все гармоничнее? Да не вскидывайтесь так сразу. Терпение! Я же говорю не о вашем благополучии в бытовом смысле. Не о нашей удовлетворенности тем, что происходит с нами и с теми, кто нас окружает. Неет, я только в «литературном» смысле.

Вам не кажется, что мы как-то незаметно оказались вдруг внутри некоего романа или длинной, сложно закрученной сказки? Где все свершается именно так, как ему надо. Где подлинные герои обретают доблестную, хоть и мучительную, кончину, где злодеи раскрывают на всеобщее обозрение свое грязное нутро. Где лгуны беспардонно лгут, а люди честные упорно продолжают говорить правду. Где встречи, расставания, союзы и их расторжения выстраиваются в удивительно гармоничный, осмысленный рисунок. Где, как в моем любимом 66 сонете Шекспира, добро оказалось наконец полностью втоптано в грязь, а зло воссело на трон. Где воинство дьявола у всех на виду строится в колонны, развертывает свои хоругви и, чеканя шаг, марширует под адскую, визгливую полковую музыку в свое «светлое будущее». И вы не видите, как этот роман стремительно несется к развязке, к той последней странице, на которой начертано волшебное слово «КОНЕЦ... света»? Осталось всего-то ничего. Вот-вот наш фюрер нажмет на ту самую красную кнопочку, к которой уже давно тянется его ручонка. Что, страшно оказаться в настоящей сказке? Оказаться не читателем, а действующим лицом?

А вот и «схолия», вывод, то, «что и требовалось доказать»

Конец света уже наступил. Точнее, этот процесс (а это ведь процесс а не одномоментное событие) уже в самом разгаре. А мы и не заметили. Прощелкали клювом. Прозевали самое интересное и, между нами, самое красивое, не уступающее по зрелищности извержению вулкана или шекспировской драме. И судить об этом можно по главному доказательству — полному совпадению «идеальной», совершенной, завершенной картины с «реальным», казалось бы «еще не законченным» миром. Жизнь отмылась от всего наносного и предстала перед нами в своей прекрасной, пленительной и при этом страшной наготе. Вот именно это нам рисовали в своих романах и повестях все провидцы, все гении мировой литературы. Нам все намёками, намёками, а мы ни бум-бум. Ну, ничего, зато впереди самое величественное. Последний акт всего этого грандиозного, блистательного шоу, который в традиции называется «СТРАШНЫЙ СУД». Думаю, никто не улизнет. Но и никто не подкачает. Хотите ли все вы этого, не хотите, но скоро свершится моя персональная мечта — предстать перед Господом лицом к лицу. Приглашаю всех. Впрочем все вы явитесь и без приглашения.

 

Маленькие хитрости

Автовокзал. Мой автобус должен отправиться в 6. Подали его без четверти. Моросит мелкий дождик, так что я сразу влез внутрь и устроился поудобнее. За мокрым стеклом табло вокзальных часов. 17-46. Еще стоять и смотреть на эти часы целых 14 минут. Чем заняться? Почитать что-нибудь? Лень. Откупорить баночку пивка? Пора бы и меру знать. Пробую такой эксперимент. Говорю себе вслух, что, допустим, ровно на 18-00 назначена моя казнь. Ну, и что? Что я, дурак, чтобы верить собственному вранью? Повторяю с нажимом. Тщательно вдавливаю себе в голову эту мысль. Начинает действовать. Еще небольшое усилие, где-то что-то внутри шпок! и встает на свое место, после чего весь мир вокруг становится просто неузнаваем. Нет, я не попадаю во власть смертного страха — ведь на заднем плане продолжает маячить твердое знание, что все это лишь игра, осторожная, хоть и не очень приличная забава. Нет, здесь происходит перемена куда более приятного свойства. Передо мной раскрывается осознание, что мне отпущено...ни много, ни мало, а еще целых 14 минут жизни. Нет, уже 13, но ведь все равно это больше, чем ничего!

13 минут настоящей жизни. И все ее проявления начинаешь воспринимать с давно забытой радостью и остротой. Перед смертью не надышишься? Смотря как к этому делу подойти. Каждый вдох начинает доставлять запредельное, просто оргазмическое удовольствие. Чуть шевелящийся воздух ласкает лицо, проходит через гортань, отдав все свои не такие уж и противные запахи, проникает в легкие и нежно растекается по бронхам, насыщая кровь кислородом. А там этот кислород разносится кровью по всему телу, доставляя радость каждой его клетке. Я чувствую, с каким аппетитом организм переваривает в желудке остатки обеда, чувствую, как легко и беззаботно постукивает сердце, как растут мои волосы. Я едва не мурлычу от всех этих телесных радостей. А ведь за окном на часах всего лишь 17-50. Мне отпущено еще целых 10 минут, а впереди еще столько удовольствий!

Множество капель замысловатыми дорожками стекает по стеклу, разбивая рисунок светящихся красных цифр на вокзальных часах. Одной только этой картинкой можно любоваться до самого конца жизни, то есть оставшиеся 9 минут. А дальше, за дождем площадь окружена весьма недурными зданиями, которым лет по 150. И выглядят они довольно-таки благородно, а мокрые разводы на их штукатурке так хороши, что трудно оторвать взгляд. А какой мягкий, серый свет осенних сумерек льется меж дождевых струй на полуголые ветки платанов! Какие нежные тени в прогалинах между домами!

На табло снова поменялись цифры, напомнив, что времени мало, а дел еще так много! Ведь перед смертью, как я понимаю, полагается еще вспомнить всю жизнь, прогнать перед глазами такой долгий-предолгий слайд-фильм. Начинаем. Безо всякого порядка, без хронологии, без морализаторства. В дело идет любой кадр, какой выскочит из памяти. И ведь каждый, черт подери, оказывается на удивление хорош! К примеру, просто вид из моего окна. На осенний, заброшенный приморский парк. Такой, каким он был не далее, чем сегодня утром... И тут же вид из окна моей старой квартиры. В левитановском стиле, на залитые дождем московские Сокольники. Такой же осенью, только, видимо, лет 10 назад... А потом вид из окна рубленого, бревенчатого дома. Которого? Аааааа. Вспомнил, того, в котором жил, кода мне было еще 7 лет. Там поворот мокрого от дождя деревенского проулка, за которым видна река и видно, как из-за домов и из-за двух высоченных тополей на стрежень выдвигается огромный пароход, а сразу за ним встает стена леса на дальнем берегу... А теперь сразу же вид через окно дешевого гостиничного номера где-то в трущобах на острове Бали — где под утренним ливнем полощется тропический сад, больше похожий на джунгли, где меж пальм зажат маленький жертвенник, и от него доносится нежный запах потушенных дождем и совсем размокших благовоний, а душу греет предвкушение мотоциклетной прогулки куда-то далеко в горы и в лес, который еще не успеет обсохнуть после предрассветного дождя...

А вот пошли лица, множество лиц, и каждое исполнено красоты и благородства. Неужели я был в течение жизни удостоен чести предстать перед каждым из этих ликов и даже как-то взаимодействовать с ним чуть ли не на равных? Повезло тебе, однако, с жизнью...

И тут сиденье дергается. Я испуганно включаю внешнее зрение и гляжу за окно, где мимо меня проплывают вокзальные часы — на них 17-58. Да что вы творите, гады! Мне ведь еще причитается целых 2 минуты! Украли! Так не честно! Впрочем, что я могу им противопоставить... А автобус тем временем набирает скорость, выруливает на центральную улицу, за окном все быстрее проносятся красивые старинные здания под мокрой черепицей и полупрозрачный приморский сквер. Жизнь закончена.

Король умер, да здравствует король! Как в начале буйной пьянки, между первой стопкой и второй не допускается никакого промежутка. И после нового тоста мне, наверное, уготовано больше, чем четверть часа. И новая жизнь может стать не менее сладкой, чем прожитая минуту назад. Только не растратить бы сразу же вот эту едва нащупанную манеру вглядываться в жизнь внимательно и сладострастно.