Когда академик Сахаров предложил съезду свой проект новой конституции, подавляющее большинство облегчённо вздохнуло: сумасшедший, что возьмёшь! Реформы, в представлении большинства, привыкшего к подавлению инакомыслия, должны были сводиться к ещё более лучшему улучшению сталинской конституции, слегка уже улучшенной при Брежневе. Советскому социализму, стремительно терявшему привлекательность в глазах уставшего от его побед населения, требовалось лишь приделать "человеческое лицо" и тем успокоить распоясавшихся смутьянов. Максимум - не поступаясь принципами, точно по инструкции из Салтыкова-Щедрина - как-нибудь превратить убыточное хозяйство в прибыльное, ничего в оном не меняя. Сама попытка сформулировать смысл и содержание действительно революционных перемен на этом общем фоне выглядела несомненным безумием.
Предупреждая о грядущих катастрофических последствиях охранительного бездействия, Сахаров предлагал, ни много ни мало, переучредить Союз. Демонтировать сталинскую "матрёшечную" систему национальных автономий созданием пятидесяти двух равноправных национально-территориальных субъектов (республик) с последующим заключением нового союзного договора. Что было воспринято подавляющим большинством как попытка развалить СССР и казалось совершенно немыслимым - без малого за два года до его распада по номинальным границам республик.
Тут остаётся лишь с прискорбием заметить, что управляемый распад - если проект Сахарова условно считать планом развала Союза, проигнорировав его конструктивную часть - во всех смыслах предпочтительнее развала стихийного. Просто потому, что предполагает некоторую - в пределах возможного - продуманность превентивных действий вместо авральной необходимости гасить уже возникший пожар и латать прорехи гуманитарных катастроф. Но сама мысль о деконструкции существующего, хотя и дышащего на ладан порядка пугала отрицательными эмоциями и масштабом необходимых работ. Зачем разрушать, когда ещё держится - мы вот тут фанерку прибьём, там залепим, а здесь закрасим, и будет выглядеть как новенькое. А прямо сейчас начать разбирать по кирпичику аварийное здание - это ж где мы в процессе харчеваться будем?
Сахаровский проект конституции, стоит напомнить ностальгирующим, был нацелен вовсе не на развал, а как раз на сохранение Союза, но исходил из понимания нежизнеспособности устаревшей конструкции. Под домом пора было срочно менять фундамент, временно пожертвовав удобствами обитания в нём. Экономическая модель, как выяснилось, не работала без убедительного силового привода, а внешние источники доходов существенно сократились после снижения цен на углеводороды. У центра, таким образом, не хватало уже ни сил, ни средств гасить национальные конфликты по всему периметру и сдерживать растущие сепаратистские движения в союзных республиках. Значит, силы и средства надо было откуда-то взять - а в этой части плодотворных идей не наблюдалось - или предложить разумную альтернативу.
Ирония истории в том, что альтернатива, предложенная Сахаровым, действительно могла уберечь страну от распада. Не государство сталинской архитектуры, управляемое вертикальной пирамидой партийных комитетов, а имено страну. Хотя все из пятидесяти двух гипотетических республик, имевшие "внешние" границы, несомненно, использовали бы этот фактор для "торга" по условиям и, возможно, некоторые ушли бы в независимое плавание, не сторговавшись. Но существовавшие в ту пору центростремительные силы не стоит недооценивать: они, кроме всего, подкреплялись связями товарно-производственных цепочек, которым не было актуальной замены и которые в ходе плановой реконструкции, а не в стихийном распаде намеренно разрушать бы никто не стал - себе дороже.
Понятно, что некоторые республики к концу 80-х уже очевидно взяли курс на выход из Союза и вряд ли поменяли бы программу. Но мало кто в реальности отказывается взять частями то, что в идеале хочется получить целиком. Ведь полученную часть можно считать успешным первым шагом на пути к цели, а отказ от компромисса ничего в этом смысле не гарантирует. Дав республикам больше практического суверенитета центр ослабил бы радикальных сепаратистов, лишив их поддержки значительного числа обывателей и части национальных элит. Национально-освободительные настроения, на эмоциях расшатывавшие прежний Союз, локально купировались бы "делёжкой политических преференций" внутри новообразованных субъектов, попутно теряя привлекательность для народных масс. К тому же, построение на территории любого масштаба настоящей, действенной системы самоуправления и самостоятельной, прибыльной экономики - задача не из лёгких. На её решение ушли бы годы, прежде чем достигшие экономической самостоятельности республики смогли бы заявить претензии на следующий, политический уровень независимости. И не факт, что в этом случае политическая независимость носила бы характер бегства от ненавистного центра. Во-первых, центр в такой конструкции утратил бы диктаторские полномочия. Во-вторых, от разумной и выгодной интеграции никто не бежит. Во-третьих, инерция тем сильнее, чем заметнее происходящие перемены - во время перемен людям свойственно цепляться даже за номинальные приметы привычного прошлого.
Учитывая растущий накал страстей, национально-территориальных субъектов могло бы образоваться больше, чем предлагал Сахаров. Тогда только ещё вызревали проблемы переселённых народов, которые по малочисленности не могли претендовать на образование полноценных республик, но, несомненно, предъявили бы свои права на родную землю и счета к советскому прошлому. Посему, трудно представить воображаемую реконструкцию бесконфликтной, без весьма "горячих точек" не обошлось бы. Зашедшую так далеко Перестройку, несомненно, нарекли бы в народе "Катастройкой" и проклинали бы в двух поколениях минимум.
Но - и максимум.
Потому что результатом такой перестройки, лет через 20-25, стало бы образование реальной конфедерации. Скреплённой не политическими интересами узурпаторского центра, а широкой, горизонтальной экономической интеграцией и гражданскими связями. Степень включённости субъектов в этот союз нового типа могла бы быть различной, от почти полной унитарности с общей валютой до "дружественного сотрудничества" с членством в общем экономическом совете. Подробности угадать невозможно, потому что живое, развиваясь, меняет контуры. Но зато оно не разлагается и не гниёт.

Слишком радикальное для 89-го года предложение Сахарова не могло быть воспринято ни советской номенклатурой, которая и горбачёвскую перестройку переживала как шторм, ни народом, ещё надеявшимся на постепенный успех косметических преобразований. Для того чтобы решиться оперативным вмешательство лечить болезнь, сначала нужно её признать. И понять, что терапевтической альтернативы нет. Что возникшие национальные конфликты пополам с очевидной неэффективностью прежней централизованной системы управления - это не насморк, который через неделю проходит сам. Но идеология советской империи стояла на краеугольных камнях мифов, принципиально не допускающих ни национального вопроса, ни сомнений в "братских" связующих узах, ни пересмотра марксистско-ленинской доктрины как отличительной системной особенности. Из этого следовало, что если кто-то - например, Прибалтийские республики, явно на то намекавшие - не захочет вступать в новый союз, то сей демарш опровергнет основополагающий миф о добровольности их вхождения в СССР. Такой когнитивный диссонанс "подавляющие" пережить не могли. Чтобы не допустить сомнений в своей правоте, они готовы были удерживать разболтавшийся Союз силой, но обязательно в неизменном виде.
Сил хватило на два года.